Михаил Филиппов - Осажденный Севастополь

— Пожалуй, бей!

Забил барабан, как вдруг ядро ударило в верх бруствера и сбросило двухпудовый камень, раздавивший барабанщику ногу.

— Носилки! — крикнул офицер и сам побежал вниз к начальнику батареи. Он столкнулся с юнгой, которого с непривычки разобрало так, что зуб на зуб не попадал.

— Не лихорадка ли у тебя? — спросил офицер, чувствуя и себя не совсем ладно.

"Черт побери, к чему я его об этом спрашиваю?" — мелькнуло у него в уме, но, получив ответ: "Лихорадка-с", — пресерьезно сказал:

— Ты, брат, глотай по утрам по семи зернышек черного перцу. Это наше морское средство, получше будет всякого хинина.

Прибежав вниз, офицер спросил: "Где батарейный?" — но получил ответ, что командир сильно контужен и отправлен на перевязку. Он собирался отправиться наверх, как вдруг увидел, что и другой барабанщик также ранен, но легко.

— Отправляйся на перевязку!

— Позвольте остаться! Я прилягу здесь, и пройдет.

Барабанщик прилег за высокий уступ, как вдруг раздался сильный треск: внутри батареи лопнула граната и отбила барабанщику обе ноги, а одним осколком хватило офицера в бок, но он был только контужен и решил остаться.

Взобравшись наверх, офицер увидел, что в канаве сидят неприятельские штуцерные, стреляющие по прислуге соседнего четвертого бастиона.

— Девятая и десятая, пальба орудиями! — скомандовал офицер и вскоре прогнал неприятельских стрелков.

Но к этому времени гул неприятельских орудий стал невыносимым. Офицер снова побежал вниз, чтобы распорядиться об отпуске гранат, как вдруг столкнулся со своим сослуживцем, который бежал, крича в паническом страхе:

— Пороховой погреб горит!

Не долго думая, контуженый офицер схватил сослуживца за лацкан сюртука и сказал ему: "Еще слово — и я вас убью!" — дернул так, что лацкан остался в его руках. Побежав к погребу, храбрый офицер увидел, что от лопнувшей гранаты горит брезент, на котором насыпали порох в картузы; рядом же находилась камера, где было семьсот пудов пороху. Минута была критическая.

— Ведер, посуды! — кричал офицер.

Матросы суетились, но вся посуда была перебита, как вдруг влетела еще одна граната и упала, кружась на месте. Один из матросов схватил и потушил ее руками, а офицер, не долго думая, стал набирать воду из цистерны своей фуражкой. Матросы последовали его примеру, и горевший брезент был потушен.

— Перенести весь порох в погреб! — крикнул офицер, и матросы стали перетаскивать бочонки с порохом под выстрелами неприятеля. В это время на пятый бастион прискакал Нахимов; он посетил и казарму и стал распоряжаться на бастионе, как на корабле, шутя с матросами и хладнокровно отдавая приказания. Как и всегда, он был без шинели, в сюртуке и эполетах.

Вскоре приехал на пятый бастион и Корнилов, явившийся туда с четвертого бастиона.

Едва послышалась канонада, Корнилов спросил лошадь и с адъютантами Жандром, Шестаковым [99] Шестаков Петр Алексеевич (ум. в 1855 году) — капитан-лейтенант, адъютант В. А. Корнилова, командир укреплений за Килен-балкой. и другими поскакал на четвертый бастион. Адъютанты едва поспевали за ним.

Корнилов, раньше всех угадавший близость бомбардировки и давно готовившийся к этому событию, был на этот раз еще серьезнее, еще сосредоточеннее обыкновенного. Его умные, проницательные глаза глядели грустно, но спокойно, он явно сам был воодушевлен. Щеки его пылали, иногда на губах мелькала легкая улыбка.

Сойдя с коня, Корнилов взошел на левую сторону бастиона. Канонада была уже в полном разгаре. Сквозь густые клубы дыма солнце казалось небольшим красноватым кругом. Севастополь был опоясан двумя огненными линиями: нашей и неприятельской.

На четвертом бастионе было особенно жарко. Перед ним скрещивались бомбы и ядра трех наций — русских, французов и англичан. Это был центр позиции: налево гремели в отдалении английские батареи, справа были французы, через голову защитников бастиона летели русские бомбы с двух батарей, защищавших тыл бастиона. Корнилов шел от орудия к орудию. Его сухощавый, несколько сутуловатый стан выпрямился, он высоко держал голову и как будто сделался выше ростом.

Моряки работали на четвертом бастионе так же исправно, как и в других местах. Можно сказать даже, что они чересчур усердствовали, не зная разницы между морским сражением и защитою крепости. Обращенный к неприятелю фасад бастиона был, с их точки зрения, бортом корабля, и по морской привычке они считали необходимым действовать сразу орудиями целого борта и делали залпы один за другим со всевозможной поспешностью.

На четвертом бастионе ожидали, что бомбардировка является лишь предисловием к штурму. Как только загремели неприятельские орудия, начальники батарей открыли огонь изо всех орудий.

Моментально все занесло дымом. Сквозь клубы дыма иногда казалось, что движутся массы неприятельской пехоты, и тогда были отдаваемы приказания стрелять картечью; стреляли наугад, но штурма не было, и бомбардировка становилась все ужаснее. Крики начальников перемешивались со стонами и воплями раненых.

— Капитан, мы выбросили из орудий по двадцати пяти снарядов, — говорил флотский офицер начальнику одной из батарей. — Что нам делать? Запас снарядов у нас очень мал.

— Послать арестантов за снарядами.

На бастионе сновали выпущенные на свободу арестанты, таскавшие носилки с ранеными, приносившие снаряды и воду. Одному уже оторвало голову ядром.

Когда прибыл Корнилов, все ободрились и еще более участили выстрелы. Священник с крестом, благословляя всех, обходил бастион. Корнилов также подошел под благословение и, возвратившись к орудиям, стал разговаривать с комендорами, указывая им, куда целить, и советуя не торопиться. Перейдя на правый фланг бастиона, Корнилов подошел к главному командиру бастиона вице-адмиралу Новосильскому, поговорил с ним и, сев на лошадь, спустился в лощину между четвертым и пятым бастионами. Адъютанты следовали за ним. Дорога шла по крутому холму, против которого ежеминутно сверкали как молнии вспышки французских батарей. Лошади стали фыркать и упрямиться, пугаясь огня и снарядов. Корнилов принудил свою лошадь повиноваться и, усмехнувшись, сказал, оборачиваясь к адъютантам:

— Не люблю, когда меня не слушают.

В лощине находился батальон тарутинцев. Хотя он был уже обстрелян на Алме, но на солдат дурно действовал непривычный рев морских орудий громадного калибра, гремевших как с нашей, так и с неприятельской стороны. Когда Корнилов проехал медленной рысью, послышались одобрительные замечания солдатиков: вот этот, братцы, так молодец! Корнилов направился к пятому бастиону, где уже был Нахимов.

Нахимов по-прежнему распоряжался с удивительным хладнокровием и еще более удивительным добродушием, никогда его не покидавшим, когда он находился среди своих подчиненных.