Михаил Филиппов - Осажденный Севастополь

— Вот вы с меня возьмите пример-с, — говорил Нахимов. — Разве я когда-нибудь за пустяки наказываю матросов? Нет, я только намекаю. Иное дело за службу-с, особенно на море… Там я строг!

— Какая у тебя душа! А если б и была, я б ее из тебя вышиб! — слышится голос рассвирепевшего барона. Вдруг этот голос умолк, — вероятно, грозный барон заметил приближение адмиральской шлюпки. Гребцы переглянулись, и взгляд их как бы выражал: "А что, брат, небось сам теперь поджал хвост".

Взойдя на корабль, Нахимов не сказал ни слова лейтенанту и только многозначительно поглядел на него. Тот поклонился и стушевался в группе товарищей, весело приветствовавших Павла Степановича. Нахимов стал осматривать корабль и нашел неисправность у одного из своих офицеров, который спускал катер с боканцев недостаточно живо и притом не наблюдал за этим лично, а положился на унтер-офицера. Притом у унтер-офицера была неумытая физиономия, а Нахимов терпеть не мог нечистоплотности: у него в каюте всегда была образцовая чистота.

— Это ни на что не похоже-с, — сказал Нахимов, обращаясь к переконфуженному офицеру. — Прошу вас вперед обратить все внимание на водворение между нижними чинами необходимой чистоты, которою должен отличаться образованный военный человек-с… А ты, братец, — обратился он к унтер-офицеру, — тебе как не стыдно: я сказал тебе, что ты отвечаешь за всякого человека, замеченного мною не мытым и не бритым, а ты сам, нечего сказать, хорош-с! Красавец! Полюбуйся в зеркало! Стыдись! А еще матрос-с!

— Виноват, Павел Степанович, ей-Богу, не успел.

— Не успел! Что же ты, когда встать изволил! Видишь, я и на именинах был, и с трех часов утра на ногах. Чтобы мне этого вперед не было-с, иначе ты мне отвечаешь! Пошлю на бак, а там вздуют! Двести велю влепить.

— Не будет, Павел Степанович, не извольте беспокоиться…

— Ас вами, молодой человек, я хочу еще перего-ворить-с, — сказал Нахимов, отозвав в сторону офицера. — Я вас душевно люблю-с, но если вы так будете себя вести, мы с вами серьезно поссоримся. А кстати, намекните вашему товарищу, — Нахимов назвал остзейского барона, — что я лично слышал, как он говорит с матросами, и скажите, чтобы он вперед так не бранился, а не то ему даром не пройдет-с. Я ему ничего не сказал, потому что не хочу, чтобы он думал, что матросы мне жаловались, но я очень и очень им недоволен-с…

По обыкновению, Нахимов пригласил всех офицеров к обеду в свою каюту, но барона исключил из числа приглашенных. Все обратили на это внимание, а барон был так сконфужен, что сам пришел с повинною.

— Вы, вероятно, чем-нибудь недовольны, Павел

Степанович? — спросил он для начала.

— Я для вас не Павел Степанович, а ваш начальник-с, — сурово оборвал его Нахимов. — И если вы сами ко мне пришли, то я вам скажу-с, что я помещиков у себя на корабле не терплю-с. Здесь не крепостные-с…

— Теперь я понимаю, в чем дело! — с притворной наивностью сказал барон. — Право, вы напрасно гневаетесь… Этот матрос способен рассердить даже ангела… Я ведь его не ударил, а брань им даже полезна… Они иначе ничего не понимают… Ведь это те же мужики…

— Я вас прошу молчать-с, — сказал Нахимов. — Не в брани дело-с… Иной и выбранит и даже за хохол выдерет так, что не обидно! Хвалиться тем, что вы не деретесь, — это даже стыдно-с… По-вашему, матрос — мужик, а разве у мужика и самолюбия нет-с. Поверьте, не меньше, чем у вас, душа такая же, как ваша-с, а может быть, и получше-с! Пока вы не исправитесь, я для вас не Павел Степанович, а вице-адмирал Нахимов-с. Ступайте!

Сконфуженный офицер ушел повесив голову.

— Слышите, господа, — говорил один мичман товарищам, — сегодня Павел Степанович назвал матросов "образованными военными людьми-с". Каков либерал! А еще говорят, что он отсталый.

— Это говорят только глупцы, — обрезал его один из офицеров. — Слышал я раз, — прибавил он, помолчав, — что будто Павел Степанович приписал однажды победу Нельсона при Трафальгаре тому обстоятельству, что брамселя были у него в порядке. А я вам скажу, господа, что это сущая ложь. Про брамселя он говорил, да не то: "Федот, да не тот". Я сам слышал слова Павла Степановича. Он сказал буквально следующее: уверяют, что Нельсон победил благодаря ловкому маневру, это чистый вздор-с! Победил он потому, что у него брамселя были исправны, значит, матросы знали свое дело, а побеждают не адмиралы, но матросы.

— Да ведь это то же самое! — сказал один из офицеров. — Нет, Павел Степанович не прав! Он, пожалуй, и Синоп приписывает не себе, а какому-нибудь пьянице Митрохе или Федору.

При слове "Синоп" обыкновенно все порицатели Нахимова умолкали и разговор принимал самый лестный оборот для начальника, которого любили все, хотя многие и считали его еще более придирчивым, чем Корнилов. Особенно солоно приходилось его так называемым любимцам, то есть наиболее способным офицерам. К ним Нахимов был на службе крайне строг и порицал их за малейшее упущение; но зато вне службы относился к ним, как редкий отец относится к сыновьям.

После вечера, бывшего у Корнилова в честь его новорожденной дочери, Владимир Алексеевич чувствовал себя утомленным, но тем не менее на рассвете отправился в лагерь Меншикова, расположенный на реке Алме.

Войска все прибывали. Кое-где гарцевали казаки. Корнилов провел целый день на бивуаках и, довольный всем виденным, возвратился в Севастополь. Даже князь Меншиков показался ему симпатичнее обыкновенного. Впрочем, не обошлось без столкновения. Князь потребовал у Корнилова откомандировать к нему морских стрелков. Корнилов доказывал, что эти стрелки нужны ему на море и бесполезны на суше. Князь настоял на своем, и это обстоятельство несколько испортило расположение духа Корнилова. Но добрый вид солдат, самоуверенность офицеров и генералов — все так повлияло на него, что и эта неприятность была забыта. Сверх того, он наслышался разных рассказов.

У нас уже был даже некоторого рода военный трофей, и рассказ об этом особенно развеселил Корнилова. Казаки успели поймать в виноградниках одиннадцать зуавов, забравшихся туда с целью угоститься крымским виноградом. Пленных привели к Меншикову, который прислал их во Владимирский полк, чтобы их там накормили. Солдатики сначала приняли зуавов за турок, и некоторые, успевшие в походе научиться десятку турецких слов, заговорили с ними по-турецки. Те только качали головами.

На выручку солдатам поспешил один поручик, знавший по-французски, как говорится, с пятого на десятое. Разговор вообще был труден, но зуавы поняли, что им предлагают есть, и, конечно, не отказались. Но велико было их разочарование, когда им дали ржаные сухари.

— Ри'ез! се яие с'ез! яие са (что это такое)? — спрашивал один зуав другого. — Ез1 се яие сез сНаЫез де гиззез ёёуогеп! ее 1а 1егге сш!е (разве эти черти русские пожирают печеную землю)?