Реймонд Франц - Кризис совести. Борьба между преданностью Богу и своей религии

Мне кажется, вероятность того, что организация даст прослушать эту запись (без всякого редактирования) и позволит задать эти вопросы, практически равна нулю. Я полагаю, что они скорее ее уничтожат, нежели допустят подобное. Я все еще не понимаю, почему Председательский комитет не постыдился дать прослушать эту запись мне.

Руководящий совет знал, что через несколько дней после исключения работников штаб — квартиры из организации подобные слухи начали циркулировать внутри Вефильской семьи. «Отступники» основывали собственную религию, проводили отдельные собрания, крестили людей; их новая вера получила имя «Сыны свободы» — такие и подобные разговоры велись повсюду. Они были совершенно ложными. Члены Руководящего совета, проводившие утренние чтения Библии, многократно упоминали «отступников», но не считали нужным обличить лживость распространившихся слухов. Эти слухи никто не сдерживал, и, в конце концов, они разошлись по всему миру. Тем не менее, любой Свидетель, передавший эти слухи другому, на самом деле произносил, пусть даже не зная об этом, лжесвидетельство против ближнего своего. Единственными людьми, которые по праву могли обличить лживость этих сплетен, а значит, остановить лжесвидетельствование, были члены Руководящего совета. Только им известно, почему они этого не сделали. Я не сомневаюсь, что в их числе были и такие, кто искренне верил, что все эти рассказы основаны на фактах. Но я считаю, что с их положением и с тем грузом ответственности, который на них лежал, они обязаны были расследовать дело и помочь другим увидеть, что слухи не соответствуют действительности, что все это выдумки — и не простые, а жестокие и страшные выдумки.

Я не буду доказывать, что все ошибки были допущены одной стороной. Я нисколько не сомневаюсь, что в числе «вызванных на суд» были люди, которые на самом деле высказывали необдуманные соображения. Свидетельства показывают, что одни из самых обвиняющих заявлений были сделаны человеком, который при первых расспросах быстро согласился стать «свидетелем обвинения» и дать показания против другого старейшины. Лично я с этим человеком незнаком, никогда с ним не встречался, не знаю я и другого старейшину. Мне о них совершенно ничего не известно [206].

Мне кажется, что штаб — квартира имела право каким — то образом расследовать дело, получив информацию, которая была предложена их вниманию. Это было бы совершенно естественно. Если они верят, что учат Божьей истине, было бы плохо, если бы они этого не сделали.

Но что мне очень трудно понять и привести в соответствие с Писанием — это манера действия членов корпорации, стремительная реакция и поспешность, используемые методы: от людей скрывали информацию, хотя речь шла об их жизненных интересах и на карте стояло их доброе имя; изобретались способы получения обвиняющих сведений; чтобы добиться «помощи» в добыче этих сведений использовались принуждение и угрозы лишения общения. Но более всего мне трудно понять продемонстрированный дух — сокрушающий деспотизм, бесчувственный подход основанный на выполнении правил, суровость принятых мер. Какие бы неосмотрительные соображения ни были высказаны «подсудимыми», меры воздействия их намного превзошли.

Так же, как во времена инквизиции, все права принадлежали расследованию, у обвиняемых прав не было вообще. Следователи считали, что имеют право задать любой вопрос и в то же время отказаться отвечать на вопросы, задаваемые им, — их уклончивость была «практичной», стратегической. Они настаивали на секретности судебных процессов, хотели полностью сохранить их от посторонних взглядов, но, тем не менее, заявляли о своем праве проникать в частные разговоры и личные дела подсудимых. Но всякие попытки обвиняемых сохранить при себе свои личные разговоры назывались хитростью, считались свидетельством скрытого заговора. Члены комитетов хотели, чтобы их действия воспринимались как свидетельство ревностного служения Богу, «открытой истине»; при этом они усматривали в действиях обвиняемых все самое худшее, не позволяли себе и мысли о том, что подсудимые искренне желают поставить Бога на первое место, стремятся к истине, даже если эта истина противоречила традиционным учениям.

Например, когда Рене Васкес на расследовании попытался говорить спокойно, без догматических утверждений, показывая, что не хочет раздувать большое дело из не очень значительных доктринальных моментов, что не принуждает никого смотреть на вещи с его точки зрения или усваивать его взгляды, он почувствовал, что членов правового комитета это не удовлетворяло. Они стремились проникнуть в его чувства, личные убеждения. По его словам, когда вопрос на какую — то тему этого не достигал, вопрос из другой области пытался вызвать у него какой — нибудь категорический ответ. Когда его заслушивал первый правовой комитет, другим «подсудимым» был еще один старейшина по имени Бенджамин Ангуло. Многие свои утверждения Ангуло высказывал твердо, даже вызывающе. Когда Рене заговорил спокойным тоном, один из членив комиссии, Харольд Джексон, сказал ему: «Из тебя даже отступник плохой». Имея в виду, что Рене не защищает твердо свои убеждения, Джексон продолжал:

Посмотрите на Ангуло, он их защищает. Ты говорил об этих вещах с Ангуло. Посмотри теперь, как он о них говорит. Его могут лишить общения, а ты не говоришь ничего определенного.

На втором слушании перед апелляционной комиссией, как уже говорилось, попытки Рене сдержаться были названы «ерундой». Мягкость, умеренность, готовность уступить, если уступка возможна, — все эти качества не являются убедительными свидетельствами для того, чтобы лишить человека общения как «отступника». Тем не менее, именно эти качества присущи характеру Рене Васкеса; знающие его подтвердят, что это так.

Через два года после того, как Рене был лишен общения, я говорил с ним обо всем этом и спросил, как он относился к тому, что беседовал с людьми о Писании, и его мыслях по этому поводу; что бы он сказал, если бы кто — нибудь выдвинул вот такой аргумент: человек, работающий в деловой организации, должен поддерживать все ее решения и взгляды до тех пор, пока он в ней состоит; если он этого делать не может, то обязан немедленно уйти, никому ничего не объясняя. Он ответил:

Но это деловая организация, а я на дело смотрел не так. Мне казалось, что речь идет о высших взаимоотношениях — об отношениях с Богом. Я знаю, как чувствовал себя тогда, что было у меня в сердце, и никто не может разубедить меня в этом. Если бы я участвовал в каком — то заговоре, какой смысл было бы сейчас отрицать это? Я молился, чтобы меня не лишили общения. Другие тоже молились. Но это случилось.