Гюнтер Фляйшман - По колено в крови. Откровения эсэсовца

— Простите, я не...

Генерал явно был разочарован таким ответом.

— Бог ты мой, Кагер! Ну, научись хотя бы иногда принимать решения!

Сокрушенно покачав головой, он вдруг улыбнулся, словно понятной ему одному шутке. Когда он ушел на совещание со своими штабистами, я во весь голос радостно рассмеялся.

Лишь во время приема пищи можно было побыть наедине с собой. Надо сказать, наши бойцы были настроены по-разному во время обеда, в особенности после только что завершившейся схватки с неприятелем. Одни, получив свою порцию, усаживались в компании товарищей, жевали и слушали их байки. Другие предпочитали не задерживаться и просто уходили куда-нибудь в сторону спокойно поесть. Про таких говорили, что, мол, они едят «в своем тесном кругу». А пресловутый «свой круг» состоял из одного-единственного человека. И вот, бывало, идешь с котелком и видишь, как бойцы, рассевшись по одному метрах в трех друг от друга, уписывают войсковой харч. К таким обычно не привязывались, уважая их потребность побыть в одиночестве. Даже офицеры, и те считались с ними и, если возникала необходимость обратиться к такому едоку в «тесном кругу», вели себя в высшей степени корректно, будто речь могла идти об отправлении некоего солдатского ритуала, о священнодействии. Я в тот день тоже предпочел замкнуться в персональном «тесном кругу», вспомнить погибшего Грослера, расстрелянных пленных офицеров, других наших убитых и раненых.

Были и такие, что даже плакали за едой в пресловутом «тесном кругу». И это не считалось проявлением слабости. Я в тот день слез не проливал, видимо, оттого, что увиденное настолько потрясло меня, что мне уже было не до слез. Прекрасно помню, как меня еще днем раньше задевало за живое явное нежелание бельгийцев сложить оружие. С какой стати им вздумалось грудью защищать этот несчастный Сен-Юбер? Я знал, что многим германским полкам и даже дивизиям пришлось за овладение Бельгией заплатить весьма высокую цену, что и бельгийцы, и французы, и британцы, действовавшие на других участках, дрались ничуть не хуже защитников Сен-Юбера.

Нет, так просто во Францию нас не пустят. Меня бесило осознание этого, как бесил тот самый офицер полиции СС, который с одинаковым равнодушием воспринял и гибель Грослера и отдал приказ о расстреле пленных офицеров.

Помню, что тогда я достал карандаш и бумагу и попытался написать письмо домой. «Дорогая и любимая семья», только и сподобился написать я, поскольку не в силах был облечь в слова увиденное и пережитое мною за тот день. Пришлось отложить эту затею с посланием родителям с фронта. Не мог я писать о том, чего ни им, ни мне самому не понять никогда.

Довольно долго я сидел, погрузившись в думы о событиях в Сен-Юбере, о гибели Грослера. Вот он стоит передо мной живехонький, а потом раз — и его нет на свете. Как подобное вообще может происходить? Если все то, что говорят о Боге и окончательном воздаянии, — правда, то фронтовой солдат в любую минуту должен быть готов погибнуть. Тем не менее я тогда, обедая в одиночестве в Сен-Юбере, не мог поверить, что я и вправду на войне. Мои представления о войне основывались на услышанном от ветеранов Первой мировой. У меня не укладывалось в голове то, как может произойти, что вот сейчас солдат дает ребенку шоколадку, а минуту спустя он уже сваливается замертво? На дурацкой крыше дурацкого дома где-то в дурацкой Бельгии? Будучи бок о бок со своими товарищами, и все же один как перст? И вопросы «как» и «отчего», родившиеся в тот день, не давали мне покоя не только до самого конца войны, но и всю оставшуюся жизнь.

Я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Повернув голову, я заметил, что какой-то офицер жестами призывает меня к себе. Оказывается, наша колонна уже вот-вот выступит. Я отыскал Крендла, и мы вернулись к прицепу. Крендл подвез меня вплотную к «Железному Коню». Штабисты уже собирали свои карты, герр генерал подошел ко мне.

— Позабудь о Виртоне, — объявил он. — Из 72-й доложили о прорыве 20 «гочкиссов» в район Стумуна. 72-я разнесла французскую колонну бензовозов южнее Амблева. Разведка люфтваффе докладывает, что танки «гочкисс» торчат в Стумуне без горючего. Так что перестреляем их, как поросят в свинарнике, так-то, рядовой. Как поросят в свинарнике.

Виртон, Шарлевиль, Аахен, Прюм — я ни малейшего понятия не имел, куда мы направляемся. Да и какая, к чертям, разница? Моя задача — чтобы все оказались в нужном месте и в нужное время.

Из-за пробоин вентиляция в моем прицепе была отменной. Стоит, правда, попасть под хороший ливень, и всей радиоаппаратуре каюк. Посему срочно требовалось отыскать, чем заткнуть дыры.

В Стумун мы прибыли вечером, и герр генерал велел мне притащить «Петрике» к нему на «Железного Коня». Роммель, стоя в башне, изучал в бинокль Стумун. Все здесь до боли напоминало Шарлевиль — никаких признаков жизни.

Стумун лежал примерно в километре от нас. Мы вышли на склон, откуда открывался вид на город.

— Рядовой, — произнес он после паузы, — что же, пора будить наших бельгийских друзей. Выдели-ка мне 6 штучек из моих 8,8-сантиметровых.

Зная мощность зенитных орудий калибра 8,8-см, я сказал:

— Господи Иисусе!

Герр генерал при этих словах опустил бинокль и посмотрел на меня так, будто страшно удивлен тому, что я все еще рядом. По моему мнению, здесь куда лучше подошли бы 10,2-сантиметровые. И герр генерал, с оттенком удивления выслушав мой совет, только и произнес:

— Рядовой? Вы что, не слышали? Исполняйте!

Я передал артиллеристам выпустить 6 снарядов из 8,8-см орудий.

— Приказ генерала, — добавил я вышедшему на связь офицеру.

Роммель, снова опустив бинокль, смерил меня недовольным взглядом — моя ссылка на него явно пришлась ему по вкусу.

Шесть выпущенных по Стумуну зенитных снарядов разрушили несколько городских зданий. Несколько секунд спустя завыла сирена, и население стало покидать город. Герр генерал распорядился:

— Передай головным отрядам, чтобы мне доставили пленных.

Я видел, что военных среди беженцев не было, как и в самом городе.

— Каких пленных? — не понял я. — Гражданских лиц? Герр генерал устало провел ладонью по лицу. Устало?

Или все же это был, скорее, жест безнадежности? По-видимому, безнадежности. Впрочем, ему не было надобности отвечать мне. Я передал его распоряжения куда положено.

К «Железному Коню» доставили пленных, и герр генерал предпочел разговаривать с ними спешившись, как и подобало истинному джентльмену. Так он куда менее походил на генерала армии завоевателей. Ни по-фламандски, ни по-французски Роммель не говорил, так что в роли переводчика и на этот раз пришлось выступить мне. Хотя какой из меня переводчик — я и сам едва-едва понимал эти языки.