Овидий Горчаков - Нина, Ниночка...

«Можно написать целую книгу…» Похоже, что у Нины и впрямь была голубая мечта — написать книгу…

Дома ее ждала пустая квартира — все эвакуировались на Урал. Пошла в МГУ. Часть студентов-геологов ушла пешком в Горький. Остальные готовятся к переезду в Стерлитамак. Нина ходит по суровой Москве, видит поврежденные бомбами здания МГУ, Большого театра, Книжной палаты, видит баррикады, «ежи» и надолбы на Калужской, узнает, что Крымский мост минирован, через него не пускают пешеходов.

Любимый прислал письмо: возмущается ее бегством, призывает к благоразумию, предостерегает против легкомыслия, безумного шага, благоразумно советует эвакуироваться на Урал.

«Я должна идти туда, куда зовет меня Родина», — пишет Нина 2 ноября. Любимому она писать не будет. Пятого ноября: «Дни полны тревожного ожидания. Гитлер собирает силы, он готовится для прыжка на Москву». Воздушные тревоги, бомбежки волнуют, но не пугают Нину. «В нашем районе работают зенитки у зоопарка и у Первого кино. Грохот порядочный, но пока можно обходиться без тампончиков, которые любезно предлагают на всех перекрестках для сохранения ушных перепонок. А я так сплю по ночам, что ничего не слышу. Мне многие завидуют: «У вас стальные нервы!» Не стальные, конечно, но закрывать уши тампончиками или совать голову под подушку (как страус в песок) не нахожу нужным и переношу спокойно все».

Шестого ноября Нина слушает по радио Сталина. Седьмого: «Я, конечно, сбегала в центр и наблюдала парад. Особенно понравились танки. Сначала шли средние, потом тяжелые и, наконец, сверхмощные, новой конструкции…»

Тринадцатого ноября в дневнике Нины, рядом с описаниями бомбежек, появляется запись: «16 ноября я ухожу в партизанский отряд… Ленинский райком направил меня в ЦК: «там вы найдете то, что ищете». В ЦК с нами долго беседовали, несколько человек отсеяли, некоторые сами ушли, поняв всю серьезность и чрезвычайную опасность дела. Осталось нас всего трое. И мы выдержали до конца. «Дело жуткое, страшное!» — убеждал нас работник ЦК. А я боялась одного: вдруг в процессе подготовки и проверки обнаружат, что я близорука. Выгонят. Говорят, придется прыгать с самолета. Это как раз самое легкое и пустяковое из всего. Наши действия будут в одиночку, в лучшем случае по паре. Все это тяжело… В лесу, в снегу, в ночной тьме, в тылу врага… Ну, ничего, ясно — не на печку лезу! Итак — 16-го в 12 часов у кино «Колизей»!»

Я тоже уходил в в/ч 9903 из пустой, холодной московской квартиры и до конца жизни не забуду ту последнюю тревожную ночь, долгие раздумья, прощание с учебниками, любимыми книгами, альбомами с семейными фотографиями. Отец уже воевал на фронте. Мать с двумя сестренками — так же как и у Нины — эвакуировалась на восток. Увижу ли я их снова? Позвонить и то было некому — ребята в армии, девчата в эвакуации. Что ждет меня впереди? Неужели — смерть? Не спалось почти до самого утра. Уж скорее бы в часть!..

«О, конечно, я не твердокаменная, да и не просто каменная. И поэтому мне сейчас так тяжело. Никого вокруг, а я здесь последние дни. Вы думаете, меня не смущают всякие юркие мыслишки, мне не жаль, что ли, бросить свое уютное жилище и идти в неведомое? О-о, это не так, совсем не так… Я чувствую себя одинокой, в эти последние дни особенно не хватает друзей…

Прощаюсь и с дневником. Сколько лет был он моим верным спутником, поверенным моих обид, свидетелем неудач и роста, не покидавшим меня в самые тяжелые дни… Может быть, будут дни, когда, пережив грозу, вернусь к твоим поблекшим и пожелтевшим страницам. А может быть… Нет, я хочу жить! Это похоже на парадокс, но так хочется жить, трудиться и творить… жить, жить!»

Уходя в в/ч 9903, Нина завещала свои книги, письма, дневники друзьям — Лене и Грише.

Гриша погиб на фронте в двадцать лет, не дожив до победы под Москвой.

Нина не раз ходила на задания под Москвой. После первого же задания, поняв, как трудно быть разведчиком в тылу врага, Нина могла уйти из части, но она не сделала этого.

Перед уходом на очередное задание она писала матери: «Я давно уже тебе не писала, но, право же, было невозможно. Я только что вернулась с дела и сейчас отдыхаю. Скоро снова уйду. Мне хотелось, чтобы ты посмотрела, как нас обмундировали! Теплое белье, валенки, телогрейки, варежки… Словом — опасности замерзнуть нет… От ночевок в лесу на снегу у меня была ангина, но сейчас я уже здорова. Вы мне мало пишете. Приехала с задания, побежала узнать, есть ли письма — и ничего. Обидно, мамуля. Пиши чаще, сообщи всем нашим мой адрес. Не грусти, мамуля, все хорошо пока…»

Сестренке она писала: «Крепко целую тебя, мой милый Пепсик. Если бы ты знала, как я по тебе соскучилась. Недавно увидела твое фото — мордочку и расплакалась — грозный партизан!..»

Еще в семнадцать лет, перечитывая весенним майским вечером первую тетрадь своего дневника, Нина написала: «Просматриваю свое прошлое, как киноленту… Прощай, иди в архив. Пройдут года, и, может быть, отряхнув с тебя пыль, я буду с грустью перелистывать пожелтевшие листы, вспоминать и плакать над ушедшей юностью…»

Но мертвые остаются молодыми. Нина никогда больше не видела своих дневников, никогда не вернулась в Москву, в свой дом, в свою комнату. Она, как и Гриша, ее первая, школьная любовь, не дожила до Нового года.

Долго искал я следы Нины, опрашивал друзей по части, но никто не знает, как умерла Нина. Верят все, кто знал ее, что умерла достойно, была хорошим разведчиком, верным товарищем на задании. Мне удалось узнать, что на последнее задание Нина пошла в угрюмые сосновые леса за Наро-Фоминск, недалеко от тех мест, в которых погибли и Зоя и Вера.

Стремясь узнать, как погибла Нина, несколько лет тому назад я опубликовал в «Огоньке» очерк «О них молчали сводки», в котором писал:

«19 ноября 1941 года под Наро-Фоминском, кроме Нины, погибла большая группа наших разведчиков, защитников Москвы: Александр Алексеевич Акулин из подмосковного поселка Крюково, Василий Алексеевич Башлыков и Виктор Алексеевич Балмашев из города Гусь-Хрустального, Вера Георгиевна Данилова — с Тверского бульвара, Александр Михайлович Филюшкин — москвич с улицы Чкаловской, Зинаида Кузьминична Шмелькова — с Большой Московской улицы, В. А. Мурашко — с улицы Мантулинской и И. Д. Еремин, который не оставил ни адреса, ни расшифровки своих инициалов.

Пусть отзовется каждый, кто знал этих людей, кто знает об их гибели!»

Несмотря на изрядный тираж «Огонька» и популярность этого журнала, мой зов остался не услышанным — никто не отозвался. Ведь столько лет прошло. И время бежит.

Но я все еще не теряю надежды. Родные Нины получили коротенькое официальное извещение:

НКО СССР

Генеральный штаб КА

20 января 1945 г.

Костериной Анне Михайловне