Игорь Шелест - С крыла на крыло

"Абсолютно ничего не видно... А ведь было же... Явно было!" - убеждал я себя.

Подрулил. Скрещенные руки механика повелевают выключить мотор - самолет на месте.

Вылезая из кабины на крыло, как бы невзначай осматриваю центроплан слева, справа и сверху. Ничего не видно. Все как будто монолитно, нерушимо.

Спрыгнул вниз, зашел спереди крыла и, снимая парашют, нагибаюсь к выемкам для шасси в крыле, стараясь не показать виду механику.

Увы! Опять ничего не вижу, никаких следов разрушения.

"Черт возьми! Но ведь так ясно слышен был деревянный треск", - снова убеждаю себя.

Механик отвлек меня:

- Командир, вы прилетели чуть раньше. Как задание?

- Не полностью. У меня сомнения в акселерометре. Вызовите прибориста.

- Он обедает, будет минут через пятнадцать.

- А Кожурин?

- Тоже в столовой, должен вот-вот быть. Замечания есть?

Я помедлил. Что ему сказать? А вдруг ничего не найдут, и я буду выглядеть довольно глупо? Надо подумать. Кожурину сказать можно - он групповой инженер, ему я очень доверяю, даже свои сомнения.

- Пока нет, - неопределенно ответил я.

- Готовить к полету?

- Гм... Готовьте.

Сунув шлем и очки в широкий карман кожанки, я направился аллеей сильно раскудрявившихся молодых липок к столовой.

Оставшись один со своими мыслями, стараюсь по порядку разобраться во всем...

Значит, так. В задании было шесть пикирований с перегрузками от 5 до 8 при скорости от 500 до 650 километров. Затем четыре бочки - две влево, две вправо, вот и все. Я выполнил пятое пикирование, достигнув 600 километров, и довел при выходе перегрузку до 7. Следующая должна быть 8 на скорости 650 километров. Я стал энергично тянуть ручку на себя, но стрелка остановилась на 7 - сдвинуть ее дальше так и не удалось. Решил повторить и, набрав вновь исходящую высоту 5000 метров, пошел на пикирование в седьмой раз. Когда скорость достигла 650 километров, потянул ручку так решительно, что почувствовал, как огромная силища стремится сложить меня пополам. Шея как бы ушла в туловище, веки почти закрыли глаза, я весь как-то сник и опустился. Взгляд падал на одну приборную доску и видел все ту же цифру 7 на акселерометре, не больше. Оставалось еще резче потянуть ручку на себя... Тут глаза на мгновение закрылись, и раздался характерный деревянный треск, заглушивший бешеный рев мотора и самолета.

- Ого! - шепнул я и поспешил вывести машину, стараясь не делать резких движений и уменьшая скорость.

Вопреки ожиданию разрушений не последовало. Самолет вел себя спокойно и слушался рулей. Осмотревшись на высоте трех тысяч метров, я освоился настолько, что даже подумал: не продолжить ли программу и не сделать ли бочки.

"Нет, надо разобраться", - подсказало благоразумие...

Медленно шел я по тротуару, вдыхая аромат цветущих лип. Воздух теперь, казалось, особенно благоухал.

Да, треск ломающейся фанеры в районе центроплана...

Эта мысль толкнула на какую-то ассоциацию. Я вспомнил веселую историю, рассказанную Владимиром Малюгиным из времен его работы летчиком-испытателем планерного завода.

Как-то в 1936 году, будучи уже пожилым, летчик Центрального аэроклуба Готгарт возгорел желанием испытывать планеры из чисто материальных соображений: планеры он терпеть не мог и относился к ним скептически. Может быть, поэтому Малюгин и решил над ним "слегка" пошутить.

В первом для нового испытателя полете они летели вдвоем на планере Ш-5 [14] Ш-5 — двухместный пилотажный планер Б. Н. Шереметьева. . Готгарт сел в переднюю кабину, Малюгин - огромнейшего роста - с трудом втиснулся в заднюю. Набрав высоту и отцепившись от самолета, Малюгин предложил Готгарту сделать программный пилотаж.

- Ну, гоните до 130 километров, - сказал Малюгин.

Готгарт прижал машину.

- Пошли на петлю.

Готгарт потянул ручку плавно и умело. Планер начал петлю. Когда достигли верхней точки и чуть зависли вниз головой, все шумы стихли. Вдруг Готгарт отчетливо услышал где-то у себя за спиной страшный треск ломающейся фанеры...

"Черт возьми! Этого только не хватало, - подумал он, трепещущей рукой выводя планер из петли. - Всю жизнь пролетал, а тут на тебе, на таком дерьме..." Машина вышла из фигуры. Готгарт пришел в себя, повернулся назад к Малюгину и спросил:

- Ты слыхал?

- Что?

- Треск.

- А... Это пустяки. Что вы хотите? Дерево есть дерево! Часто так бывает. Пошли на иммельман.

- Ты в своем уме? - в отчаянии вскрикнул Готгарт. - Нет, шабаш!.. С меня хватит! "Деревянная шуба". Чтобы я еще сел в нее!.. На посадку!..

Малюгин хохотал, пряча под сиденьем кусок фанеры, переломленной им о коленку в самый подходящий момент, в верхней точке петли. Больше Готгарт к планерам не подходил.

"Однако за моей спиной Малюгина не было!" - вернулся я снова к своему полету.

Около проходной меня окликнул Кожурин:

- Ты что улыбаешься? Видно, хорошо слетал?

- Да нет. Вспомнил кое-что, Роман Кузьмич, - начал я уже серьезно. - Просьба: осмотри очень внимательно машину. Понимаешь, на последнем режиме услышал деревянный треск... Бочки уж не стал делать.

Кожурин пристально смотрел на меня, но, поняв, что я не шучу, сказал:

- Добро, сейчас все перероем. Обедай, не беспокойся. Постараемся найти.

- Видишь ли... Я сам взглянул, правда, наскоро - ничего не видно.

- Ты что, сомневаешься, был ли треск? - с улыбкой спросил Кожурин.

- Треск был... Но мне как-то неловко: может, преувеличиваю? Задание не закончил.

- Ну, это ты брось...

Часа через два Кожурин позвонил:

- Какая перегрузка была у тебя максимальной?

- Семь.

- Увы - по прибору, но стрелку заело на этой цифре. На самом деле по записи ты достиг перегрузки 9,5. - Роман Кузьмич сделал паузу, видимо желая произвести максимальный эффект. - И этого хватило, чтобы сломать машину...

- Как это?

- Или надломил так, что ремонту не подлежит. Иди полюбуйся.

Понятно, с каким волнением подбежал я к самолету и впился в него глазами. Механики уже вскрыли обшивку в одном месте. Теперь стало отчетливо видно: обшивка оторвалась от каркаса и сдвинулась повсеместно сантиметров на пять.

Кожурин победно улыбался.

- Мы уже телеграфировали на завод. Эта машина последней серии, и товарищи засуетились, будут проверять технологию склейки. Тебя поздравляю. Еще одна бочка - и крылышки в разные стороны.

Я благодарил механиков за тщательный осмотр самолета и думал: "Хорошо, что не поддался соблазну закончить задание и вовремя прекратил полет".

Если бы тщеславие одержало верх над опытом, катастрофа была бы неминуема.

Конечно, полет после обеда не состоялся. Не было его и в последующие дни - свой самолет ЛА-7 я еще долго видел близ эстакады, где скапливался всякий авиационный лом для отправки на переплавку.

Совсем иначе было дело с другим самолетом.