Николай Горностаев - Мы воевали на Ли-2

Так было ночью 7 февраля. После второго вылета на бомбежку военно-стратегических объектов в Финляндии нашим машинам пришлось пробиваться в Кронштадт. Да и не только нашим. И в воздухе и на земле становилось все тесней. Нужна была предельная осторожность и осмотрительность. Их-то и не хватило экипажам Ли-2 старшего лейтенанта Т. А. Кобзева и бомбардировщика Ил-4Ф из другого полка. Первый заходил на посадку, второй взлетал. Они столкнулись в воздухе. Обидно, горько, когда фронтовые товарищи погибают в бою, вдвойне обидно, когда они уходят вот так, по нелепой случайности. Старая истина — небо не прощает ошибок — вновь оправдала себя.

Погиб заместитель командира эскадрильи Тарас Алексеевич Кобзев. Он прибыл в полк в сентябре 1942 года из Московской авиагруппы особого назначения. Казалось, нет задания, которого он не мог бы выполнить. 195 боевых вылетов тому подтверждение, два ордена Красного Знамени и один — Красной Звезды. Он прошел через пекло Сталинграда, Курской дуги…

Его судьбу разделил штурман отряда лейтенант Алексей Афанасьевич Карташов. Полк лишился отличного мастера своего дела, которому поручались ответственные дела — осветить, «зажечь» цель, сфотографировать результаты бомбежки. На 168-м вылете оборвалась его жизнь.

А погода ставила перед экипажами новые, более сложные задачи. Все чаще аэродром покрывался коркой льда. Требовалась ювелирная точность владения тяжело нагруженной бомбами машиной на предельно короткой взлетной полосе Парголово. Двум командирам пришлось признать себя побежденными в схватке с обледенением. При этом экипаж младшего лейтенанта Батвянова остался невредим, командир другого — лейтенант Юртаев получил тяжелые травмы. Обе машины были разбиты.

Конечно, в мирное время никто бы не выпустил в таких сложных метеоусловиях в небо Ли-2, но мы были на войне, и условия работы диктовала она. Котка, Хельсинки, Ханко… Скопление вражеских резервов, техники, готовящихся вступить в бой, заставляли командование Красной Армии посылать Ли-2 на боевые задания. Мы несли потери. В ночь на 16 февраля зенитным огнем был сбит самолет младшего лейтенанта В. А. Суворова. Экипаж покинул горящую машину на парашютах, дальнейшая судьба его неизвестна. На следующую ночь мы потеряли экипаж младшего лейтенанта Ф. В. Гаранина.

…Так уж устроен человек, что вера в жизнь в гораздо сильнее, чем вера в смерть. И потому, когда чей-то экипаж не возвращался домой, у тех, кто не видел его гибели, все же оставалась в душе надежда, что может быть, кто-то и уцелел. И только если товарищи гибли у тебя на глазах и ты сам их хоронил, ты прощаешься с ними навсегда, не надеясь ни на какие «а вдруг» …

Вечером 16 февраля мелкие лужицы затянуло ледком землю, словно глазурью, облил гололед. Весь день стоял туман, с неба неслышно и невидимо сочилась мелкая водяная пыль, и вот — на тебе! — подморозило.

Спустились сумерки. Полк готовился к вылету на бомбежку врага. Горизонт расчистился, рев моторов вольно гулял над летным полем. Но настроение у нас техников, было не ахти какое. Парголово стал для нас невезучим аэродромом, а если уж авиатехнику аэродром не понравился, он будет его клясть на чем свет стоит.

Один за другим уходили в темнеющее небо Ли-2 и растворялись в нем. Опустели стоянки. На старт вырулила «двадцать четверка» Ф. В. Гаранина. «Предпоследним уходит, — подумал я. — Не повезло ребятам. Над целью уже такая свистопляска раскрутится, и чертям тошно станет…»

Взревели моторы на взлетном режиме, покачивая Ли-2 начал разбег. Под центропланом висели две фугаски ФАБ-500 по полтонны весом каждая, в грузовой кабине лежали мелкие осколочные, зажигательные. И вдруг я понял, что с машиной творится что-то неладное. «Что?! Движки! — резанула мысль. — Движки не тянут!» Скорость нарастала чуть медленней, чем нужно и я почувствовал, как холодной волной обдало все тело. «Им некуда деваться, — мозг работал лихорадочно. Впереди овраг, и если прервут взлет — скатятся туда. За что вы их так, родные?!» — с какой-то нелепой мольбой крикнул я неслышно двигателям, будто они могли меня услышать.

Гаранин подорвал машину на последних метрах взлетной полосы. Она послушно рванулась вверх, но слишком мала была скорость и небо не удержало. Самолет неуверенно качнулся вправо. Выровнялся и свалился на левое крыло. Взрыв огромной силы туго встряхнул землю. Голубое пламя взметнулось ввысь.

Я закрыл глаза. Кроваво-красная пелена застлала мир и я понял, что плачу.

…Всю ночь догорал Ли-2 с бортовым номером в тридцати метрах от моей землянки. Я вернулся к ней не надолго до рассвета, постоял у входа. Голубые язычки огня перебегали по земле. Не раздеваясь, тяжело прилег на топчан из неструганых досок, но заснуть не мог. На рассвете в землянку зашел Н. С. Фомин.

— Не спишь? — тихо спросил он.

— Не сплю, Николай Степанович, — совсем не по-уставному сказал я и приподнялся. — Разве заснешь?

— Я вот зачем пришел, Коля. Ребят надо похоронить. У тебя есть лопаты?

— Есть. За дверью.

..Пожарище вольно разметалось на аэродроме. Оплавленный металл, обгоревшие движки. Изношенными они были, вот и не вытянули. Пистолет ТТ, обломок крыла, искореженная лопасть винта. Я пнул ее сапогом.

— Иди сюда, Николай, — тихо позвал меня Фомин. Я подошел. В руках он держал лоскут гимнастерки с нагрудным карманом. Мы расстегнули его и достали… Совершенно целое маленькое зеркальце. Фомин стащил с головы шапку и тыльной стороной ее вытер лицо.

— Они еще девчонкам нравиться хотели, — сказал он задумчиво. — Да видишь, как судьба распорядилась.

Самому старшему — бортмеханику Андрею Архиповичу Рубцову — недавно исполнилось двадцать восемь лет. Осталась где-то жена с маленькой дочкой. Что подсказывает ей сейчас сердце?

Ровесниками — оба родились в 1920 году — погибли командир экипажа Федор Гаранин и штурман младший лейтенант Саша Полыгач с Сумщины. На два года моложе их были второй летчик лейтенант Борис Щербаков из Саратова и стрелок-радист Коля Метропольский. Лишь двадцать с небольшим прожил на белом свете воздушный стрелок Иван Ковешников из деревни Рехляево Арсеньевского района Тульской области.

Чье зеркальце держали мы в руках, кто последним смотрелся в него? Не знаю.

Бережно собрали мы останки ребят, перенесли на кладбище с необычным названием «Дом лесника» и похоронили в братской могиле. Осипчук, когда мы возвращались после похорон, вдруг становился, оглядел нас и глухо сказал:

— Нет у меня другого аэродрома, братцы. Нет…

Что правда, то правда. Подходящих площадок, кроме той, где базировались мы, на Карельском перешейке в феврале не было. Аэродромы вокруг Ленинграда еще оставались в руках фашистов. А работы все прибавлялось. Дело дошло до того, что на помощь вооруженцам пришлось привлечь медиков и работников столовой. Едва успевали подвозить бомбы. Их разгружали, разбивали тару, и — тут же подруливал очередной Ли-2. Только за одну ночь в конце февраля, нанося удары по военным объектам в городе и в порту Хельсинки, полк совершил 52 самолето-вылета.