Ганс Киншерманн - Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта

14 мая . У меня уходит два дня, чтобы добраться до родной деревни. Я, конечно, рад снова видеть мать и старшую сестру, которая приехала погостить к нам, но радость эта омрачена известием о смерти некоторых моих друзей. Наша обычно такая тихая деревушка за время моего отсутствия превратилась в шумный город. На ее улицах полным-полно солдат, а также матерей с детьми — это беженцы из Берлина и других крупных городов; они спасаются у нас от бомбежек. Но как долго они еще смогут это делать?

15 мая . Я начинаю подозревать, что мой отпуск пройдет не так гладко, как хотелось бы. На передовой наши головы заняты другими мыслями. Чаще всего нас занимает один-единственный вопрос — как остаться в живых самому и не дать погибнуть товарищам по оружию. И хотя мы давно привыкли смотреть смерти в лицо, страх все равно подтачивает наши сердца, наши нервы. От этого страха юные лица стареют буквально на глазах. И я не исключение: 1 в следующем месяце мне исполнится двадцать один год, но я чувствую себя гораздо старше, не в последнюю очередь потому, что пережил некоторых куда более юных по возрасту бойцов.

Даже если учесть пять моих легких ранений, мне, можно сказать, крупно повезло. Во время боя нервы порой подводят меня, но не до такой степени, чтобы взять надо мной верх. В эти последние месяцы я часто становился свидетелем тому, как молодые и немолодые бойцы седели за одну ночь; выдержка изменяла им, и во время артобстрела они тряслись от страха. Так неужели все это напрасно? И не дай бог, чтобы это повторилось вновь!

16 мая — 2 июня . Я пытаюсь наслаждаться отпуском и не думать о войне. Мое излюбленное занятие — это сон! Днем я достаю свой гоночный велосипед и объезжаю окрестности или же отправляюсь на озеро удить рыбу. Я часто провожу вечера вместе с друзьями в ресторанчике или в обществе подружки, с которой познакомился еще до войны. Й все равно все не так, как было в мирное время; я замечаю, что в людях поселилась тревога. Они постоянно о чем-то думают, хотя и не осмеливаются высказать свои мысли вслух.

Я слишком часто слышу, что кого-то арестовали или отправили в концлагерь. Люди говорят, что это трудовой лагерь, просто охранниками там служат эсэсовцы. В такие концентрационные лагеря отправляют тех, кто не согласен с политикой третьего рейха. Но никто точно не знает, что это за лагеря, потому что оттуда еще никто не возвращался.

3 июня . Последнее время я очень плохо сплю. Мне не дают покоя самые разные мысли: я постоянно думаю про моих друзей. У меня такое чувство, что многих из них я больше никогда не увижу. Если их только ранило, то рано или поздно они вернутся, не возвращаются только мертвые. И в каждом новом сражении есть те, кому судьба не оставила надежды остаться в живых. И чем ближе конец отпуска, тем сильнее во мне нарастает тревога за моих однополчан; это еще раз доказывает, каким крепким бывает фронтовое братство.

4 июня . Я вот уже несколько часов трясусь в поезде, возвращаясь к себе в часть. Расставание с матерью далось мне нелегко: ведь она сделала все для того, чтобы за время отпуска я по-настоящему отдохнул. Работа в магазине отнимала у нее немало сил, отчего она не могла заботиться обо мне так, как ей хотелось бы. Моего отца призвали на службу в народное ополчение, volkssturmheit, которое будет размещено в приграничных районах.

Вагон до отказа заполнен солдатами из самых разных частей. В купе, в котором я по идее должен был бы сидеть, набилось столько народу, что я предпочитаю расположиться на вещмешке в коридоре.

5 июня . Мы едем всю ночь. Дважды до нас доносится завывание сирен воздушной тревоги. Поезд останавливается среди чистого поля, но нас это не слишком беспокоит, и многие продолжают спать. Солдаты лежат вповалку на полу вагона, а некоторые умудрились устроиться на ночь в сетчатых багажных полках. В купе кромешная темень, потому что нам категорически запрещено зажигать свет. Время от времени темноту пронзает луч фонарика или же кто-то щелкает зажигалкой, предупреждая товарищей, что ему нужно выйти по малой нужде, и он не хочет наступить на чью-то голову.

Ближе к рассвету мы подъезжаем к Вене. Тем не менее, поезд в город пускают не сразу, и лишь к обеду мы наконец подъезжаем к станции и выходим. В кабинете начальника вокзала встречаю унтер-офицера из 26-го танкового полка, который, как и я, возвращается из отпуска, более того, туда же, куда и я. Оказывается, наши с ним части дислоцированы на своих прежних местах.

Мы дожидаемся вечернего поезда, чтобы вместе продолжить путешествие. До места назначения мы добираемся лишь через два дня, потому что вынуждены несколько раз делать пересадку.

6 июня . Наши полки расквартированы по соседству, в районе Яссы — Монешты. Тяжелые потери последних нескольких месяцев привели к тому, что их пришлось реорганизовать в боевые группы. Унтер-офицера быстро увезли от меня на машине, а вскоре после этого мне удается тормознуть грузовик, который и довозит меня до нашего эскадрона. Прощаясь с добрым шофером, я обещаю не забывать о нем и время от времени давать о себе знать. К сожалению, ничего из этого не получается, потому что больше судьба не сводит нас вместе; как и многие, подобные этому знакомства длятся порой совсем недолго, едва ли не считаные часы, хотя впоследствии я частенько вспоминаю их.

8 июня . Утром я на грузовике наконец прибываю в расположение своего эскадрона. Явившись на командный пункт, тотчас узнаю, что унтер-офицер Тодтенхаупт, или, как его у нас называли, Репа, отсутствует; впрочем, не вижу я и нашего ротного. Незнакомый мне унтер-офицер говорит, что Тодтенхаупт был ранен во время воздушного налета две недели назад, когда ехал в своей машине, и потому сейчас находится в госпитале.

Я встречаюсь с Фрицем Хаманном и долговязым Вариасом в нашей казарме. Мои друзья рады меня видеть вновь. За время моего отсутствия в нашем эскадроне произошло немало событий. Некоторые новости меня приятно поражают, другие — наполняют сердце болью. Самые худшие известия — на прошлой неделе погиб Клемм, а Профессору осколком гранаты оторвало руку, и он умер от кровопотери. Ефрейтор Хальбах, который служит в нашей части относительно недавно, тоже якобы серьезно ранен и, скорее всего, не выживет. Эти дурные известия тотчас возвращают меня к суровой действительности. Я также не вижу Густава Коллера и потому спрашиваю о нем, и не могу поверить тому, что слышу в ответ. Вернее, оба мои товарища выдерживают паузу, после чего дружно выпаливают: «Густав получил Рыцарский крест!»

— Не может быть! И за что? За какие такие подвиги?

— Ничего из ряда вон выходящего, все как обычно у нас на передовой, — поясняет Фриц, — с той единственной разницей, что наш дорогой Густав, который в твое отсутствие командовал пулеметчиками, потерял контакт со стрелковым взводом слева от нас. Мы вслед за ним углубились в лес, и, когда я и мой второй номер уже почти вышли на опушку, там уже стояли три танка «Т-34», а рядом — их экипажи. Солдаты о чем-то громко спорили со своим офицером. Мы с Густавом тотчас привели пулеметы в боевую готовность и густо полили русских огнем. Двоих скосили сразу, а остальных взяли в плен. И пока наши ребята охраняли пленных, до нас дошло, что эти танки охраняли позиции русских на левом фланге и что там у них был связной офицер с рацией, который помогал русским вести перекрестный огонь.