Максим Капитановский - Во всём виноваты «Битлз»

Мы ответили, что, мол, не местные, что, мол, ходить туда-сюда за незнакомый угол нам не след, — в общем, жалко очень. Она махнула рукой, достала из-под прилавка графинчик, две рюмки: только, излагает, есть у меня одно условие. Я радостно полез за деньгами. Она говорит: «Не бу-я-нить!» Что ж, никто и не собирался.

Вечером нам предстояло переночевать в комнате у Диминого товарища, который как раз сегодня уезжал в Москву. Днём мы заехали к нему в старую коммунальную квартиру, подлежащую вскоре расселению. Комнат семь-девять, потолки — метров пять (ей-богу), общая площадь около 150. Скоро ремонт, а потом олигарх поселится со всеми вытекающими. А пока Димин друг нас с жильцами знакомит — мы вернуться должны часа в 2 ночи, потому что к Коле Васину собрались — главному битломану страны. Всю жизнь Коля собирает всякие битловские реликвии, его коллекции мог бы позавидовать музей «Битлз» в Ливерпуле. Преодолевая бесчисленные препятствия, неведомо где набирая деньги, Коля семь раз ездил в Англию, но, как говорится, — ни разу дома не застал. В общем, у Васина будет что посмотреть и о чём поговорить. Так что надолго затянуться может. Вот мы и тренируемся наружную дверь открывать. Замку лет сто, так что можно облажаться. А чтобы ночью к Серёгиной комнате в темноте по почти тридцатиметровому коридору проскользнуть и никого не потревожить, мы специальные учения проводим. Стараемся ни за велосипед на стене, ни за корыто, ни за многочисленные тумбочки не цепляться. Учения Анна Леонардовна проводит — строгая и очень ответственная квартиросъёмщица. Она до этого всех жильцов построила, Сергей нас представил, коротко про Маккартни упомянул, паспорта наши показал и т. д. Жильцы моментально перессорились: одни говорили, что нас гнать надо немедленно, другие — что стремглав прописать. Сергею даже пальцем грозили. Мы решили, что без крайней нужды туда ночевать не попрёмся. Хотя то, что они двери свои не запирают, а если запирают, то ключи кладут на кухне на видном месте, как-то по-хорошему порадовало.

Потом поехали в манеж. Туда (опять же по слухам) должен был скоро Маккартни приехать — открывать благотворительный фонд для музыкально одарённых детей-сирот. Помещение оцеплено. Ни пройти, ни проехать. Говорят, что уже охранники Пола приезжали и стоящие в зале микрофоны специальными датчиками на присутствие яда проверили. Что же делать-то?!

У нас две камеры. Снимать, оказывается, нигде нельзя. Я стал метаться, искать какое-нибудь начальство. Наконец кто-то сказал, что хозяин манежа вон в том джипе на набережной сидит, сейчас уже уезжать собирается. Действительно, уже движок завёл и стёкла поднимает. Коротко стриженный, в цепурах и перстнях, посмотрел на меня, как на слякоть. Я к нему пристал на предмет снять. Он долго хохотал, изображая разработанными пальцами разные сложные фигуры, — короче, отказал наотрез.

— Да поймите вы, — давил я ему на сознание, — ну и что, что англичане сами снимают! Нам же они не продадут, а уж если сподобятся, то за такие сумасшедшие деньги, что никто не купит. Наши люди сорок лет ждали! Вы же русский человек?!

— Нет! — он говорит. — Меня Ринат зовут.

— Я ведь из Москвы притащился. А родился сам в Питере, Москва — дрянь городишко, и люди гнилые.

Он двигатель заглушил, на часы посмотрел:

— Пойдём со мной скорее.

И мы пошли вдоль длинного здания манежа, сверкающего свежей краской. Подошли к торцу. Торец, правда, по виду в последний раз в семнадцатом веке ремонтировался, но что ж я не понимаю? Про потёмкинские деревни не раз слыхать приходилось. Ринат позвал какую-то голимую Нюру, та притащила два ящика и пристроила их под слуховым оконцем, забитым ещё в сорок втором, блокадном.

— Да вы что?! Нипочём мы с «Бетакамом» в такую дырку не пролезем! Да и высоко!

Он меня не слушает, приказывает ещё и доски с окна оторвать. Я ещё какое-то время пораспинался, потом подумал, а вдруг это окошко прямо в зал выходит. Тогда мы бы прямо с улицы могли снять. А Ринат меня уже в зал потащил.

— Вот кладовка за шторкой. Бери своих с аппаратурой и полезайте туда. Вылезете, когда всё начнётся. Я тебя не знаю, ты меня не знаешь. Если вас англичане поймают, говорите, что через то окно пробрались. — И звякнул браслетом в каменном монголо-татарском рукопожатии.

Сняли всё и даже больше.

Вечером поехали к Васину. Он сегодня впервые увидел Пола живьём, поцеловал ему руку и вручил письмо и медаль. С Колей разговаривали и снимали его как раз до тех самых двух часов ночи. В общем, много мы в этот день сделали полезного, вот только поесть забыли. Машина уже отпущена. Рядом с местом нашей ночёвки ничего ночного не просматривается. Плюнули и потащились по широкой лестнице наверх, в Серёгину коммуналку. Я злой и голодный как собака — наверное, ежа бы слопал — так жрать да пить хочется. Вода из-под крана невкусная, да и вообще сомнительная (я днём проверял), так что жажда ещё сильнее обуяла. В коридоре в темноте зацепили и велосипед, и корыто, и тумбочки. Даже сундук попался, которого вроде днём не было, — грохнуло, как при землетрясении. Соседи со свечами стали в ночнушках легкими тенями туда-сюда шастать, укоризненно в нашу сторону молчать, создавать вокруг нас атмосферу неприятия и враждебности. Но мне уже всё равно было — две мысли покоя не давали: есть у нас в комнате холодильник и есть ли что-нибудь в этом холодильнике. Наконец добрались до комнаты. Включили свет: там развал, как после обыска. Оставь надежды, всяк туда входящий! Димин друг — человек богемный, ждать от него холодильникового изобилия не приходилось. И точно: пусто. Нет, водка-то у нас с собой была, но даже глотка воды к этой водке не было. Я огляделся: что-то в комнатном натюрморте диссонировало. Кажется, вот эта уж больно аккуратно топорщащаяся на столе салфетка. Сорвал я её дрожащей рукой, а там:

1) термос китайский литровый 1969 г. р. со сладким чаем с лимоном;

2) два бутерброда из ленинградской булки с маслом и дворянской колбасой:

3) шесть пирожков с рыбой и морковкой (смело, но очень вкусно);

4) три домашних солёных огурца на треснутом блюдечке с голубой каёмочкой;

5) внушительный кусок студня с ярко выраженными чесночными вкраплениями;

6) начатая бутылка хереса, заткнутая бумажкой.

Очевидно было, что руку к этому «пикнику на обочине» приложили не два и даже не три человека.

Нет, слабоват я на сравнения, не хватает всё-таки таланта описать наши ощущения. Из расплывчатого серого враждебного образа чужой квартиры вдруг мгновенно сформировалось доброе свежее личико, похожее на Анну Леонардовну. Личико кивало и лукаво улыбалось.

Ну и как вы думаете, за жителей какого города мы с Димой до пяти утра без устали выпивали?