Максим Капитановский - Во всём виноваты «Битлз»

В боях познавшая радость побед…»

Наши мне про Пшикера все уши прожужжали: Пшикер то, Пшикер это, но посмотреть его в деле всё никак не удавалось.

А дело было вот какого рода. Значит, отбывал у нас воинскую повинность один такой солдат — Пшикер. Фамилия ему была Афиногенов, а Пшикером его солдаты прозвали за особую военную манеру выражаться.

Вот, например, идет старшина, все солдаты прячутся — как бы от него какой приказ не вышел, и как на грех Афиногенов из-за склада № 3 по своим делам выходит. Ну старшина натурально:

— Воин, ко мне, аллюр три креста.

Афиногенов, делать нечего, подходит, ест глазами начальство. Старшина говорит:

— Слышь, Афиногенов, так тебя растак, возьмёшь это бельё долбаное с каптерки, так её растак, и шмелем к майору Сурову, так его растак, в его замудонскую контору (так её растак. — Прим. авт.). Там берешь шесть комплектов и пулей ко мне, так меня растак. Понял, собака?!

У Афиногенова глазки голубенькие, вытянулся молодцевато:

— Есть, никак нет, виноват, так точно, товарищ командир!

И пошёл курить анашу.

Старшина для порядку ему ещё вслед крикнул:

— Смотри у меня, черт немытый! — Некоторое время постоял и сам пошёл обедать.

Прошло дней десять. Ни старшина, ни сам Пшикер о белье (так его растак), естественно, и не вспомнили.

Потом встретились случайно. Тут за мной прибегают:

— Идём быстрее, Капитан, там Пшикер со старшиной разбирается.

В самое время поспели. Старшина ноги расставил, собой любуется, говорит грозно:

— Афиногенов, так тебя растак, урод в жопе ноги, ты у меня на дембель инвалидом поедешь. Где бельё? Чмо ты китайское!

У Пшикера глазки небесные, бровки домиком, весь такой складненький:

— А я, товарищ старшина, всё, как вы сказали. Пошёл, значит, бельё, пшикер, лежит где. Там, пшикер, он… ой! Страшное дело, какой пшикер. А я как на духу, пшикер. Белье, пшикер, Парфёнов, Парфёнов и Парфёнов, пшикер, пшикер, товарищ, пшикер, старшина, пшикер. В общем, всё, как вы сказали.

Старшина подумал минутку, осмотрелся, потом говорит:

— Чего?!

Афиногенов доброжелательно:

— Ну я же вам объясняю! Пошёл я, пшикер, туда-сюда, пшикер, бельё-то надо, как вы приказали, пшикер. Вот какие дела, а пшикер — он там… Я говорю: «Сам товарищ старшина, пшикер, шесть комплектов пшикера», — а майор, пшикер, так точно, согласно уставу, бельё, пшикер, в общем, благодарю, пшикер, за службу, пшикер и пшикер.

И пошел курить анашу.

Старшина немного постоял, кулаком загрозился для страху и опять вслед крикнул:

— Ну я, бля, твоему майору!.. — махнул рукой и пошёл обедать.

Подошли ко мне мои орлы-однополчане, рот закрыли, говорят:

— Понял службу, салага?

— Понял, — говорю, — более или менее, а почему у старшины — Растак кликуха?

А вообще-то Пшикера все офицеры почему-то старались избегать.

Капитан-то — это не звание у меня было, а прозвище, и родилось оно так.

Попал я однажды в военный госпиталь по подозрению на дизентерию — тогда половина полка животом мучилась. Ну, привезли меня ночью, положили в палату до утра. Лежу, сильно удивляюсь: палата на двух человек, на второй койке кто-то спит, одеялом укрывшись, на полу — ковер, на подоконнике — цветы, на тумбочке — небольшой телевизор! Ну, думаю, наконец-то наши солдатики дожили до нормального отношения. Уснул сладко, знамя полка снилось.

Утром будит сестричка: халатик крахмальный, каблучки-туфельки, лезет теплой ладошкой за пазуху:

— Товарищ капитан, поставьте градусничек.

Я говорю:

— Ошибочка вышла: рядовой я.

Она улыбается:

— Никакой ошибочки, у нас всё четко. Вот у меня написано: Капитан Овский.

В общем, через 20 минут я уже на 3-м ярусе в бараке с ребятами за дембель базарил.

А до этого у меня вообще кличка была — Враг. Я до армии в «Машине времени» играл на барабанах. Очень известная уже тогда была группа, хотя и официально не признанная. И вот уже после того, как меня предательски забрали буквально в один день, в одном гэдээрошном журнале FREIE WELT появляются статья и крупная фотография «Машины»: А. Макаревич, А. Кутиков, М. Капитановский, С. Кавагоэ — по-немецки написано, но все ж даже после военной академии прочитать можно. И вот ребята меня решили порадовать в моём далёком пограничном районе — выслали бандерольку с журналом.

Через каких-то два с половиной месяца вызывают меня в штаб. Большинство солдат за два года ни разу даже близко к штабу не подходят, а я ещё на четвёртом месяце — довольно страшновато. Военная комната: сейф, шкаф у двери, стол и ещё шкаф в углу. Двое очень крупных мужчин в форме. На столе какой-то немецкий журнал. Мужчины — замполит майор Криворот и высокий капитан-пропагандист (была такая специальность). Я стою, они курят. Потом спрашивают ласково:

— Кто будете?

Я приободрился:

— Воин Советской армии и флота Максим Капитановский по вашему приказанию прибыл.

— Что же ты, сукин кот, не поставил нас в известность, что был в ФРГ, у них же бундесвер.

Второй, глядя в потолок, говорит:

— А ну-ка, Саш! Позвони в дивизию прокурору.

Я в страхе бормочу:

— Товарищи маршалы, какая ФРГ? Я же в немцев только в детстве играл, и то на стороне русских.

— Не надо петь военных песен, — это капитан-пропагандист.

— ФРАЙЕ ВЕЛЬТ — это свободный мир, как сам думаешь, Николай Иваныч?

Туг «шкаф» в углу говорит:

— Я тя научу родину любить, ты не советский воин, ты враг; я таких в 42-м своей рукой к стенке ставил и… — выходит из тени на середину комнаты — чистый Вий. — Хорошо, что мы почту проверяем, а то мамаши несознательные то колбасу пришлют, то фотку бабскую, а враги тут как тут притаились.

Вышел к столу: косая сажень в плечах, ремни поскрипывают — командир полка Рекс. Штаны на библейском месте топорщатся — я его тут же прозвал Эрекс, но не прижилась шутка: тонко очень.

Ничего мне за это не было, даже журнал через полгода отдали, только, бывало, Рекс около оркестра (я тогда уже в оркестре служил) пройдёт:

— Как, — говорит, — Враг, совсем империалистам продался?!

Мы, конечно, все «ха-ха» включаем.

— Рады стараться, товарищ полковник.

Так вот, я сначала Врагом обретался, а уж потом Капитаном.

О Рексе — особо. Потрясающий мужик был. Рекс — это тоже кличка (уж не знаю за что!). У нас с ним отношения на короткой ноге. Не моей, конечно, — у него-то на три размера больше, чем тот год, когда он якобы всех к стенке ставил.

Я вообще-то его возраст прикинул — получалось, что в 42-м ему было от силы года четыре, так что своей рукой к стенке он мог ставить разве что ночной горшок. Но я привык людям верить, поэтому на всякий случай его побаивался.