Максим Капитановский - Во всём виноваты «Битлз»

Как же Николай ругал Советскую армию! Послушать его, так хуже военных могли быть только горячие эстонские парни. Арвид от коньяка отказался и попросил отдать долг чести деньгами. Что при свидетелях (правда, по магазинной цене) с мученической гримасой и сделал честный Колька. А нам, между прочим, пора было уже начинать играть.

Начали для повторения со свежеотделанной «Паломы бланки». Песня про белую голубку звучала увесисто. Гриша пел основной голос, а Саха и Петька подпевали, изредка заглядывая в свои толстые тетради, в которых содержались слова всех песен мира — от «Вот нового поворота» до никарагуанской «Di mi chano ke» («Я полюбила юношу из соседней деревни, а он полюбил сына вождя племени диких свиней»). Сам Гриша мог свободно петь на любом языке, что недавно продемонстрировал двум пьяным китайцам, минут сорок забавляя их грустными песнями на их «родном наречии». Они хохотали как безумные, а я на следующий день купил себе новые часы. Китайцы потом приезжали ещё и оказались японцами — ну да Бог им судья!

После «Голубки» подошли двое:

— Нашу! С объявой!

Они всегда приходили втроём, крепко пили, иногда снимали девушек, но это случалось редко. Свободные тёлки у нас не тусовались — загород всё-таки. А так, большая часть времени тратилась у них на подшучивание и всякие розыгрыши третьего пария — надутого и, по-видимому, глупого. Наверное и возили его для этого.

Гриша принял чирик и привычно объявил:

— Друзья выражают соболезнование своему кенту Грибу по поводу неудачной операции по вживлению царя в голову. Для дорогого Гриба звучит композиция «Каким ты был, таким ты и остался!».

И мы заиграли.

Те двое грибных дружков как всегда заржали, а сам предмет «тихой охоты», чтоб сделать им приятное, сделал вид, что ему неприятно. Может быть, он и не был таким уж глупым, каким они его считали.

Потом «для постоянных клиентов Зямы и Толи» мы сыграли целое попурри из песен: «Журавли», «Широка страна моя родная» и магомаевской «Мы на чёртовом катались колесе». Во всех этих произведениях нами обыгрывался двойной смысл правильных в общем-то слов. Если бы дело происходило в тридцатые годы, а в органах работали бы такие же остроумные люди, как мы, то паре маститых поэтов, написавших эти шлягеры, как пить дать засветилось бы по пятнахе лесоповала плюс пятёра «по рогам».

Гриша пел: «Мне кажется порою, что солдаты, с кровавых не пришедшие полей, не в землю нашу полегли когда-то, а превратились в белых…» — тут мы все резко останавливались и играли кусочек из «Боже, царя храни!». Потом Петька чугунным басом Поля Робсона с акцентом излагал: «Широка страна мойя роднайя, много в ней льесов, польей и рек», — мы останавливались, Петька указывал на себя и категорически заявлял:

— Я — другой! Такой страны, — он обводил рукой воображаемое пространство от Западной Белоруссии до Камчатки, — не знаю!

Зал выл от восторга. А когда Гриша, взмахивая руками, как Магомаев крыльями, заводил: «А я лечу, лечу, лечу»… а мы радостно орали: «Не надо только лечить!», народ вставал и десять минут бурно аплодировал, как какому-нибудь Брежневу на каком-нибудь XXIV съезде КПСС.

Сначала этот номер стоил двадцать рублей, а потом его за тридцать приватизировали Зяма с Толей, посещавшие ресторан два-три раза в неделю после работы в каком-то мутном учреждении на Старой площади.

В общем, вечер катился, как по рельсам: сыграли гимн Туниса, «Ламбаду», «Чёрного ворона» для плачущего подполковника, композицию «Моби Дик» группы «Лед Зеппелин» для забредшего на огонёк по случаю выходного барабанщика из «Сказки» и песенку из мультфильма «Голубой щенок» (друзья поздравляют своего кента Гриба с изменением окраса). Кроме осознания хорошо выполненного долга перед человечеством нас грело всё уменьшающееся свободное пространство в чёрной коробке из-под микрофона, куда Гриша, часто отлучаясь в подсобку, аккуратно складывал наши заработанные деньги. Ещё в коробке лежал листочек с протоколом якобы проведённого собрания коллектива по поводу сбора средств на покупку нового голосового усилителя. Листочек с датой находился при бабках и обновлялся каждый месяц на случай налёта ментов (бывали прецеденты).

Сейчас 3 часа 23 минуты ночи 17 июня 2006 года. Я вот пишу всё это и думаю: кто Вы, дорогой читатель? Каким образом попала к Вам эта книжка? Получаете ли Вы удовольствие, верите ли мне? Хотя, если Вы дочитали до этого места, а не выбросили «фолиант» на помойку, значит, чем-то Вас зацепило. Это здорово! Но, может, Вы читаете и думаете: «Ну и заврался ты, парень!». Как бы мне хотелось поговорить с Вами очно. Но, увы, пока книжный интерактив ещё не реализован. Я изо всех сил веду работу в этом направлении и уже кое-чего добился. Например, могу проверить, внимательно ли Вы читаете. Проверить, удалось ли мне погрузить Вас в ту атмосферу конца семидесятых, о которой со вздохом вспоминают взрослые люди с памятью. Вот в предыдущем абзаце упоминается «Ламбада». Если в ряду с «Чёрным вороном» и другими подобными вещами «Ламбада» царапнула ваше ощущение времени, значит, всё в порядке, ведь это анахронизм: она появилась лет через десять после описываемых событий и быть сыгранной тогда никак не могла. Ну, а уж если Вы никакого внимания на это несоответствие не обратили, то Вы тоже не виноваты — это я (льщу себя надеждой) так произведение закрутил, что Вы взахлёб читаете и на мелочи не размениваетесь. В общем — и так, и так хорошо! Поехали дальше!

Около десяти заскочил Вениамин Борисыч — наш куратор из местного отдела культуры:

— Сегодня сидеть не буду, у меня в машине люди , — и он сделал кобелиные глаза, из которых чуть не засочилось то, что сочится у кобелей из другого места.

— Люди-то проверенные? — подобострастно спросил Петька. — Вы уж там поосторожнее! Как мы без вас-то?!

— Самые проверенные! Из бухгалтерии! Давай быстрее рапортичку.

Гриша подал бумагу с нашим официальным репертуаром, начинавшимся с задушевной песни «Степь да степь кругом», якобы играемой нами инструментально в аранжировке начальника отдела культуры Протасова. В рапортичке вообще все песни были аранжированы этим Протасовым, а некоторые даже целиком им написаны. Например, неизвестный мне (да и никому) ресторанный шлягер «Партизаны идут». Ноты-то я один раз видел: тактов четыреста — партизаны шли довольно долго. Смысл рапортички заключался в том, что Протасов с каждого исполнения произведения, к которому он был причастен, получал от благодарного государства несколько копеек. Только через наш кабак у него выходило рублей сто тридцать в месяц, а музточек в «юрисдикции» Протасова присутствовало шесть или семь. А Вениамин Борисыч обязан был следить, чтобы наш репертуар от рапортички ни на йоту не отличался. Раза два в месяц он являлся с дружками на «проверку», «гудел» часа полтора, подписывал бумагу, а мы оплачивали его счёт. Венбор был человеком неплохим, не наглел и больше трёх человек с собой не приводил.