Патрик де Фюнес - Луи де Фюнес: Не говорите обо мне слишком много, дети мои!

По возвращении в Париж Луи принимает живейшее участие в монтаже, стремясь убедиться, что не потерян ритм картины.

— Зритель не должен отрываться от экрана, иначе потребуется десять минут, чтобы снова завладеть его вниманием!

Жан Жиро охотно шел на такое сотрудничество. Другие режиссеры не всегда соглашались, считая, что только им принадлежит право сконструировать свой фильм.

— Если бы они понимали механику смеха, мне бы не требовалось наблюдать за монтажом. Но когда они искусственно ускоряют сцену или вставляют музычку в снятый план, становится не смешно.

По его мнению, предварительные просмотры не позволяли судить, будет ли фильм иметь успех у французов или нет. Он не любил присутствовать на таких просмотрах для избранных, полагая, что приглашенные слишком много о себе понимают.

— Эти сильные мира сего никогда не смеются от души. Им ведь надо сохранять достоинство. Мне же хочется увидеть реакцию настоящего зрителя, который покупает билет и приходит развлечься.

Мы с мамой организовывали его тайные посещения кинотеатров на Елисейских Полях, куда приезжали на первый сеанс так, чтобы зритель не знал об этом.

Заказанное накануне такси доставляло нас на одну из перпендикулярных Елисейским Полям улиц. Прибыв на место, я должен был как можно незаметнее предупредить кассиршу о приезде господина Луи де Фюнеса, что приводило персонал в большое волнение. Начинались переговоры между капельдинершами и директором о том, как нам войти, не будучи замеченными публикой, — вся эта подозрительная суета могла лишь обнаружить нас и все испортить.

После окончания переговоров и покупки трех билетов (ибо отец настаивал на оплате мест) я ждал, когда все зрители займут места, возвращался к такси и давал «добро» на высадку десанта.

Отец надевал летом каскетку, зимой шляпу и темные очки. Мы с мамой сопровождали его, как телохранители, до входа в кинотеатр и представляли директору. Теперь все бремя ответственности за осуществление нашего плана ложилось на его плечи. Начала фильма мы дожидались обычно в пустынном коридоре и там же вырабатывали план бегства после окончания сеанса.

В сопровождении капельдинерши нас наконец незаметно вводили в зал. Настроение зрителей уже при появлении титров радовало отца своей непосредственностью. Но для того чтобы он успокоился окончательно, следовало дождаться первого взрыва смеха. Тогда он расплывался в улыбке, подобно недостойному абитуриенту, увидевшему свою фамилию в списке принятых.

Во время событий мая 1968 года я заканчивал учебу на частных курсах по подготовке бакалавров. Три года назад родители заставили меня покинуть католическое учебное заведение Сент-Мари де Монсо, где я остался на второй год в седьмом классе. Переговоры о том, чтобы перевести меня в восьмой, ни к чему не привели. Бунтарь по натуре, я не терпел замечаний некоторых священников, которые смотрели на меня, как на «папенькиного сынка». Один из них выгнал меня из класса, бросив вслед:

— Ковыряйте в носу где-нибудь в другом месте!

Отец поклялся, что разберется с ним у директора, в прошлом флотского священника. Приглашенный к нему, он бесконечно долго ждал в приемной. Спустя час, не выдержав, он сказал секретарше:

— Мадам, если директор не примет меня сейчас же, я сначала начну ломать стулья, а потом займусь вашей библиотекой!

Напуганный священнослужитель тотчас вышел к нему. Отец не дал ему произнести ни слова:

— Святой отец, я очень разочарован вашими методами обучения. К тому же вы невоспитанный человек. Я часто имею дело с деревенскими священниками и знаю, что они замечательные люди. А вы мне не нравитесь!

Он не мог стерпеть, что я страдаю из-за его популярности, хотя я никогда этим не похвалялся.

Во время майских событий отец мало интересовался волнениями в городе. Ему, впрочем, нравилось, что молодежь выражает недовольство деятельностью политиков. Как и они, он презирал их за нежелание что-либо менять.

— Это горстка пустобрехов! Они произносят речи, как плохие актеры. Им наплевать на свой долг!

Правда, его смущала начавшаяся охота на ведьм. Он не был согласен с тем, чтобы профессура университета, журналисты и даже хозяева предприятий платили за чужие грехи, и часто вспоминал ужасы террора времен Великой французской революции:

— Революция была необходима, но не такой же ценой! Для того чтобы человек мог высказаться, понадобился, оказывается, нож гильотины! Чик! Да здравствует Революция! Чик! Еще одна голова летит в корзину! Чик! Простым людям весьма присущ здравый смысл, но они становятся чудовищами, когда их возглавляют безумцы!

Он имел в виду некоторых ораторов 68-го года, подозревая, что они далеко не так порядочны, как хотят казаться:

— Посмотри-ка на этого болтуна, который явно не склонен считать себя барахлом. Зато он, по крайней мере, хороший актер. Ему удается выгодно продать свой товар. Уверяю тебя, он убежден, что получит потом тепленькое местечко!

— Люди любят драться, это стало привычкой, — любил повторять мой отец. — Войны начинаются внезапно: пиф-паф-паф! И пошло-поехало. Доколе? Никто не знает. Все, однако, с этим согласны: надо драться, говорят дураки, негодяи, дети, старики, даже старухи. И тогда появляется коммюнике Совета министров с чудовищным сообщением: на какую-то бедную страну пущена ракета!

Он не испытывал уважения к военным и одобрил мое намерение, по окончании отсрочки военной службы, в 1976 году, примкнуть к миссионерам. Врачи, пилоты, учителя направлялись в развивающиеся страны для оказания помощи. Особо лакомыми местами были Тунис и Марокко, но без протекции мне вряд ли удалось бы оказаться там. Я вспомнил про доктора Сомиа, тунисца, заведующего отделением пневматологии в клинике Бобиньи. В 1944 году он успокоил отца, который опасался, что в армии подхватил туберкулез.

— Патрик, можете паковать чемоданы, считайте, что вы уже там! — ответил он мне без раздумий. — Надеюсь, ваш отец не начал снова курить?

— Нет, он слишком хорошо помнит утренний кашель и чего ему стоило побороть эту привычку десять лет назад, так что ему это не грозит.

Спустя месяц я был в Тунисе. Покинув порт Ла-Гулетт в сумерках и не встретив ни одной живой души, я подумал, что прибыл в необитаемую страну. Я не знал, что это был час ифтара (окончание поста во время Рамадана). На другой день, успокоенный, я уже ехал по забитым людьми улицам. Потребовался час, чтобы, несмотря на помощь прохожих, отыскать госпиталь «Шарль-Николь». Я еще не знал, что тунисцы, дабы скрыть свое невежество, отвечают Бог знает что. Через ворота я вошел на территорию с бесчисленным количеством домиков, скрытых за апельсиновыми деревьями. Патрон бросился мне навстречу с криком: «Патрик приехал!» За ним следовали санитарки с возгласами: «К нам приехал сын Луи де Фюнеса!» Меня целовали, ощупывали, спрашивали, как поживают папа и мама.