Александра Давид-Неэль - Зачарованные тайной

Что касается мистиков, они совершают только воображаемые «путешествия». Знаменитая поэма «Мантик-ат-тайр» («Беседа птиц») Фарида ад-Дина Аттара [105]* повествует о странствиях стаи птиц под предводительством удода в поисках Симурга (воплощения божества). Этот рассказ можно было бы сравнить с книгой Баньяна «Странник» [106]*, если бы пронизывающий его дух не был совершенно другим. В произведении поэта-суфия нет речи о грехе или искушении; птицы-пилигримы движимы одним лишь желанием встретиться с Богом, к которому они питают страстную любовь. В пути странники пролетают через семь долин, символизирующих семь этапов движения души к Богу: долины стремления, любви, познания, отсутствия привязанности, полного слияния, окончательного отказа от своего «я» и растворения в Боге.

Когда птичья стая отправлялась в полет, насчитывала несколько тысяч птиц. По разным причинам — из-за усталости или утраты веры, потери оказались весьма значительными. Только тридцать птиц предстают перед ликом Творца. Автор описывает их плачевное состояние: обгоревшие перья, истерзанная плоть, жалкий вид. Но в то же время они достигли цели и внезапно стали просветленными. И вот, поглядев друг на друга, странники увидели, что каждый из них — «Симург», которого они искали, что каждый из них — Бог. Куда бы они ни смотрели, перед ними всюду представал лик Симурга.

Изумленные птицы попросили объяснить им смысл этого чуда, и некий голос ответил: «Божественное пресуществление — это зеркало: тот, кто в него входит, видит себя самого».

Слово «Симург», используемое в этой сказке для наименования божества, на самом деле означает «тридцать птиц».

Другие мусульманские авторы создавали мистические истории под видом путевых заметок. Прославленный ученый и философ Авиценна (980—1037) писал: «Бодрый сын того, кто не дремлет» (Хай ибн Йокдхам), под видом которого некий старец, олицетворяющий разум, сопровождает путника (душу) в ее скитаниях.

Эти мистики могут чистосердечно произнести символ мусульманской веры: «Нет Бога, кроме Аллаха». Аллах для них — это Единственный не потому, что, как обычно понимают, он — единственное божество среди множества простых смертных, а потому что Он один существует, тогда как другие — ничто [107].

Я не склонна полагать, что Инаят Хан проповедовал своим ученикам эту квинтэссенцию суфийского учения. Некоторым из них он раздавал тетради, запрещая кому-либо их показывать. Благодаря тщеславному желанию некоторых учеников доказать, что их сочли достойными приобщиться к эзотерической мудрости, мне довелось ознакомиться с этими записями. Изложенные в них теории представляли собой азы индийской философии.

Полагал ли Инаят Хан с присущим ему, как и всем восточным людям, врожденным презрением к умственным способностям жителей Запада, что незачем вести своих учеников дальше дорогой знаний? Как знать?

Можно также задаваться вопросом, действительно ли Инаят Хан был философом-мистиком или хотя бы просто образованным мудрецом?

В сущности, Инаят Хан был артистом, музыкантом и певцом; он явился в Европу, чтобы давать здесь концерты. В силу доподлинно неизвестных мне обстоятельств индус был вынужден отказаться от своего ремесла и превратился в духовного наставника. Он женился на американке (некоторые говорят: на голландке) [108]и поселился с ней в окрестностях Парижа. Несколько учеников Инаята Хана сплотились вокруг учителя: одни обосновались в небольших коттеджах по соседству с его домом, другие временно ютились в номерах общежития, построенного с этой целью, но у них никогда не было ашрама [109]наподобие тех, что существуют в Индии, или общин некоторых западных гуру, где ученики живут постоянно.

Очевидно, сомнения, которые могли возникать у Инаята Хана относительно умственных способностей его учеников, были обоснованными. Большинство среди них составляли женщины. Во всех больших и малых церквах, существующих на Западе, дело обстоит именно так; ученицы, следовавшие за индийским учителем, восполняли таким образом недостаток чувств, а также потакали желанию придать себе значимость, выделиться на фоне окружающих женщин. Инаят Хан давал им странные, вероятно, арабские имена. Я знавала одну Гарматху, одну Бергераху; впрочем, по всей видимости, дамы коверкали произношение этих слов.

Имена присваивались им во время «посвящения», ибо у Инаята Хана, как и во всех подобных маленьких сектах, происходили «посвящения». Муршид тоже жаловал своим подопечным звания.

Так, по окончании частной беседы с гуру, одна из его учениц сообщила другой: «Он только что сделал меня шейхом. Что это значит? Что мне придется делать?»

Другие милые дамы преимущественно интересовались предметами гардероба.

На культовых сборищах секты Инаята Хана ученик или ученица, совершавшие обряд, надевали широкие темные одежды, подходящие для впечатляющих жестов, именуемых на судейском жаргоне «эффектом рукавов». Одна из дам, уполномоченная руководить благочестивыми собраниями, продемонстрировала мне, как она с распростертыми руками благословляет присутствующих в конце богослужения. Неужто она воспринимала себя всерьез в роли священника? У меня нет в этом полной уверенности, но несомненно одно: это доставляло ей бесконечное наслаждение.

Меня пригласили посетить храм, построенный в Голландии учениками Инаята Хана. Слово «храм» не должно вводить нас в заблуждение — мусульмане не допускают в местах культа проявлений идолопоклонства: их мечети строги, суровы и в высшей степени величественны. Однако у помещения, куда меня провели, не было ничего общего с мечетью; оно напоминало залы, где проводятся собрания процветающих в финансовом отношении научных или литературных обществ, и дышало добротным уютом.

Множество кожаных кресел рыжеватого цвета, предназначенных для участников заседания, находилось напротив длинного помоста, где сидели председатель и выступающие. Вдоль этого подиума в стене были проделаны ниши, в каждой из которых горела восковая свеча. Все свечи были одинаковой высоты, за исключением той, что стояла в центре: она была вдвое выше и толще остальных.

«Эти свечи, — объяснила мне дама, возглавлявшая группу, — олицетворяют различные религии, существующие в мире, в то время как гигантская свеча, помещенная в середине, символизирует доктрину Инаята Хана, объединяющую все учения различных вероисповеданий и привносящую в них трансцендентные Знание и Мудрость».

Затем, указав на большую дверь, через которую я вошла, она сказала: «Зрители приходят отсюда, а мы приходим оттуда». Ее жест был направлен на расположенную возле лестницы на помост маленькую дверь, которая сообщалась с большим садом вокруг дома, где дама жила вместе с мужем. Кажется, храм был построен на участке земли, принадлежащем этой супружеской паре.