Менахем Бегин - В белые ночи

Но неужели в Советском Союзе не завидуют привилегированным? А если эта естественная и справедливая зависть голодных и босых существует, почему она не находит выражение и выход, как в других странах, где имеются качественные различия между отдельными слоями населения?

Ответ на этот вопрос дает деятельность НКВД. Ему удалось жестоким террором убедить советских граждан в полной безнадежности и бесполезности любой попытки воспротивиться приказам властей и существующему порядку. Ему удалось вселить страх в сознание граждан. Это не просто страх перед властями и наказанием. Это страх перед катастрофой. Страх перед появлением зеленых фуражек напоминает страх человека, повисшего над глубокой темной пропастью.

В России существует глубокая классовая зависть, но если в других странах зависть часто превозмогает страх, то в Советском Союзе страх всегда пересиливает зависть.

В Советском Союзе нет экономического равенства, обещанного коммунизмом, но в царстве НКВД существует одно равенство: равенство страха.

«Что дают?» — этот вопрос несется по просторам Советского Союза, из одного конца страны в другой. Советский гражданин никогда не спросит: «Что продают?» Он спрашивает: «Что дают?» — и, получив ответ, становится в конец очереди, и если очень повезет, то после долгого, утомительного стояния он купит на свои деньги то, «что дают». Некоторые даже не задают обычный вопрос и, увидев длинную очередь, занимают место в хвосте. В конце концов выясняется, что это очередь не за хлебом или мылом, а за квитанциями на… дезинфекцию.

В Джизаке я познакомился с еврейкой, у которой муж был русский. У нее было лицо ангела, но судьба обошлась с ней очень жестоко. В результате аварии у нее оказались парализованы обе ноги, и она на всю жизнь была прикована к инвалидной коляске. Ее муж, молодой, энергичный, высокий и красивый человек, был ей предан всей душой. Детей у них не было, и мужу приходилось после работы до поздней ночи простаивать во всевозможных очередях.

Женщина очень жалела мужа, которому приходилось после тяжелой работы стоять в очередях. Не раз она мне жаловалась на жизнь в очередях, отнимающих последние остатки времени и энергии у людей. Я спросил, когда появились в Советском Союзе очереди: еще до войны или с началом войны и потоком беженцев? В ответ она засмеялась: «У нас без очереди невозможно, — сказала она. — Очереди были и до войны, всегда были очереди. Мы этого не стыдимся. Мы знаем, что вам за границей жилось лучше. Но у нас зато имеются высокие цели. Главное — с нами Сталин. А теперь, Менахем Вольфович, расскажите, как было у вас, расскажите, пожалуйста. Как вы доставали продукты?

— Очень просто, — ответил я ей. — Жена звонила утром в бакалейную лавку и заказывала булочки, масло, сыр, а потом мальчик-рассыльный приносил нам все заказанное домой.

Женщина долго весело смеялась.

— Почему вы смеетесь? — удивленно спросил я ее.

— Менахем Вольфович, — ответила она, справившись с приступом смеха. — Ведь мы говорим, как друзья. Я рассказала вам правду об условиях жизни в нашей стране. Почему же вы повторяете слова капиталистической пропаганды?

— Какой такой капиталистической пропаганды? — удивился я. — Я рассказал вам правду. Уверяю вас, что жена именно так и получала продукты, если ей не хотелось самой спуститься в магазин. Вы мне не верите?

— Бросьте, бросьте, Менахем Вольфович. Знаете, мне бы не пришло в голову обижать вас, почему же вы обижаете и оскорбляете меня, считаете дурочкой? Я кое-что слышала из пропаганды о жизни в капиталистических странах, но почему вы должны повторять эти нелепости? Я верю, что вам жилось, легче, чем нам. Но чтобы так, по телефону заказать масло, сыр… Да еще приносят домой?.. Бросьте, бросьте, Менахем Вольфович, и не рассказывайте мне больше сказки.

Все попытки убедить ее кончились провалом. Женщина смеялась и просила: «Бросьте, бросьте». Никак не могла и не хотела поверить, что можно жить без очередей, заказывать товары по телефону и получать с доставкой на дом такие «деликатесы», как масло или швейцарский сыр. Капиталистическая пропаганда — и все тут! Она и ее муж, ровесники революции, даже мечтать не могли о заказе по телефону. Может быть, они в душе желали избавиться от очередей, но сомневались в возможности этого. Если бы очереди немного уменьшились и пришлось простаивать в них меньше времени, они с радостью повторили бы вслед за Сталиным: «Жить стало лучше, жить стало веселей»…

Создана целая наука об очередях в России, в которых стоят мужчины, женщины, старики, подростки и дети. Члены одной семьи сменяют друг друга, закрепляя тем самым место в очереди. Большие, многодетные семьи — это аристократия очередей. Им удается держать места в нескольких очередях одновременно. Труднее приходится малым семьям, холостякам вообще не позавидуешь.

В Свердловске я однажды встал в длинную очередь за хлебом. Стояло не менее тысячи человек. Простояв несколько часов, я заметно приблизился к окошку продавца. За моей спиной были уже сотни людей. Рост очереди за спиной человека здорово утешает и почему-то облегчает ожидание. Вдруг сообщили, что хлеб кончился. Радость человека, получившего хлеб последним в такой очереди, не сравнить ни с чем в мире. Остальные были разочарованы, но терпеливо ждали: обещали привезти новую партию хлеба. Надо ждать, чтобы сохранить место в очереди. Но прошло несколько часов, а хлеб не привозили. Кто-то вдруг закричал: «У кого карандаш?» У кого-то в голодной очереди нашелся огрызок химического карандаша, и он пожертвовал его на пользу общества. Человек с карандашом пошел вдоль очереди, предлагая каждому поплевать на ладонь. Потом он вывел на ладонях большими цифрами номер каждого в очереди. Я тоже получил свой номер и пошел прогуляться. Я прикинул: даже если хлеб привезут сейчас, мне придется ждать не менее двух-трех часов. Я отправился в город. Надеялся встретить советских евреев старого поколения. Хотелось узнать, нет ли здесь синагоги. Я встретил старых евреев, но синагогу найти не смог. Зашел в агитпункт, просмотрел газеты и полистал сочинения Ленина. Углубившись в чтение, совершенно забыл про голод. Когда я вернулся к очереди, оказалось, что мой номер прошел, и мне пришлось стать в самый конец. Очередь не знает жалости.

Очередь не знает и вежливости. Молодой человек не уступит места старику, мужчина не пропустит вперед женщину или ребенка. Все голодны. Все дрожат от холода, всех ждет дома голодная семья. Очереди есть форма борьбы за существование, а вежливость бывает, когда есть существование без борьбы. Иногда пропускали вперед женщину с ребенком на руках, но чаще и того не делали. Взбудораженные нервным ожиданием, люди поясняли друг другу, что женщины нарочно приносят с собой младенцев, чтобы вызвать жалость и пролезть без очереди.