Эрих Керн - Пляска смерти.

Через несколько часов, возвращаясь к месту своего расположения, я решил все-таки попытаться расшифровать дату рождения на кресте полностью, но русский снаряд избавил меня от лишних хлопот: крест разметало на мелкие кусочки.

На другом конце города, в районе Кренгольмской мануфактуры (созданная в 1857 г. крупнейшая хлопчатобумажная фабрика, использовавшая энергию реки Нарвы (Наровы). — Ред.), пылали два деревянных дома, похожие на два гигантских факела. Утреннее пение птиц мешалось с грохотом рвущихся снарядов.

Старая прачка ошиблась. Нарва не умерла, она жила. Ее красота виднелась во всем: в руинах зданий, в грудах обломков за воротами в стиле барокко, в искусно высеченных датах, в чарующем ландшафте.

И живительную силу придавала этому древнему городу несгибаемая воля к сопротивлению притязаниям восточного соседа. (Автор ставит все с ног на голову. Город со славянскими корнями, захваченный германцами (датчанами и немцами, затем шведами), веками был опорным пунктом для захватнических походов на русские земли. — Ред.)

Наши окопы находились в непосредственной близости от обороны противника, местами их разделяло пространство не более сорока метров. Воевали между собой в основном снайперы.

Тишина царила над узкой, изрытой снарядами полоской земли между нами и неприятелем. Иногда над ней с воем пролетал артиллерийский снаряд, порой слышна была пулеметная очередь. И снова тишина, гнетущая, тянущая за душу. Из низких серых туч непрерывно сыпал мелкий дождь. Вода в траншеях доходила до колен и заливала резиновые сапоги.

Не обращая внимания на погоду, в окопах там и сям парами и в одиночку стояли неподвижно солдаты, пристально вглядываясь в линию вражеских окопов. Одни наблюдали через телескопический прицел, другие — опустив винтовку и сберегая силы для решающего выстрела.

Молодой паренек не сводил глаз с неприятельских укреплений.

— Пока никаких перемен, — прошептал он, не поворачивая головы.

По направлению к нам по траншее, пригибаясь и втянув голову, шли два человека. Поравнявшись, они несколько выпрямились, и тотчас же тишину прорезал, подобно удару бича, громкий выстрел. Мы невольно присели. Кому охота погибнуть в серое, промозглое утро? И опять установилась мертвая тишина, мы же проследовали дальше.

По дороге нам постоянно встречались немецкие снайперы и среди них два молодых парня из Трансильвании: Рудольф девятнадцати лет и Михель двадцати четырех лет. Мы поговорили с ними об их родных местах, семьях, о войне и о других вещах. Отец и брат Рудольфа были охотниками, и у него у самого охотничий азарт был в крови. Михель впервые отправился на охоту еще в мальчишеском возрасте. Теперь они снова находились в засаде, поджидая добычу, только на этот раз она тоже стреляла.

— Мы открываем огонь лишь изредка и непременно наверняка, иначе только обнаружим себя, — пояснил Рудольф.

В окопах напротив показался красноармеец. Снайпер быстро прицеливается, затем выстрел, и вражеский солдат падает лицом вниз. Убит он или просто укрылся? И вновь часы неподвижного ожидания. Наконец появляется цель… выстрел. Человек на той стороне на мгновение замер и затем упал навзничь; этого можно засчитать. Я спросил обоих, что они чувствуют, засчитывая убитых одного за другим.

— Только то, что одним стало меньше… что еще один уже не станет стрелять в нас, — ответили Рудольф и Михель.

Порой вражеский снайпер обнаруживал нашего стрелка. И между ними начиналась дуэль, в которой использовались всевозможные уловки и любые хитрые приемы.

Например, расстреляв магазин патронов с ложной позиции, снайпер торопился к основному укрытию и наблюдал, откуда будет произведен ответный выстрел. После обнаружения вражеского снайпера дуэль обычно заканчивалась. Бывало, что в проигрыше оказывался наш человек. Тогда его место занимал другой, чтобы неусыпно следить за врагом и на время позволить своим товарищам расслабиться.

В период ожесточенных боев на Нарвском плацдарме нам однажды пришлось столкнуться с необычным явлением, довольно полно раскрывающим особенности советского мышления. В наступавших сумерках наши гренадеры СС стояли у бруствера наготове и с напряжением вглядывались в ничейную территорию. Противник только что закончил артподготовку, а теперь следовало ожидать наступления. Плотное белое облако выползало из рощи напротив наших окопов — Иван ставил дымовую завесу, стремясь прикрыть от нашего огня атакующих. Тем не менее скоро наши пули уже косили ряды наступавших, а тех, кому все-таки удалось прорваться на наши позиции, закололи штыками в ближнем бою. Еще несколько десятков красноармейцев заплатили своей жизнью за мировую революцию Сталина. (Сталин, в отличие от Ленина и компании, отошел от принципа главенства мировой революции над национальными интересами (к чему снова вернулись, в иных вариантах, Хрущев и другие). А в данном случае шло изгнание оккупантов с родной земли. — Ред.)

Некоторое время спустя в сторону леса вышел на разведку немецкий патруль. Там виднелись какие-то странные мерцающие огоньки. Увидев первых мертвых солдат противника, лежавших недалеко от наших окопов, разведчики в изумлении замерли на месте. Тела убитых обгорели и обуглились. Немного дальше впереди можно было видеть в некоторых местах что-то наподобие пылавших костров. Теперь стало понятно значение огней. Когда комиссары (уже указывалось, что институт военных комиссаров в РККА был упразднен осенью 1942 г. — Ред.) убедились в

невозможности унести убитых — и, быть может, тяжело раненных, — они полили их из бутылок керосином и чиркнули спичкой.

Вперед, товарищи! Мировая революция ждет! А если наступит решающий момент, то бутылка с керосином — и гори побыстрее, дорогой товарищ! Гори быстрее!

На следующее утро я получил приказ явиться в штаб бригады. В недавно сформированной 14-й дивизии СС «Галичина» ощущалась острая нехватка в офицерах и унтер-офицерах, и меня откомандировали туда, быть может, потому, что кто-то вспомнил о моем дружеском расположении к народам Восточной Европы. Мне следовало немедленно принять командование взводом. Дивизии предстояло сражаться в Галиции. Приятным для меня в новом назначении было только то, что ехать нужно было через Вену, где я мог повидаться с женой.

Распрощался я с голландцами очень душевно, чуть ли не в слезах.

Приехав в Вену, я был поражен, обнаружив, что большинство людей, в том числе и ближайшие родственники, имело довольно смутное представление о действительном положении дел на Восточном фронте. Они все толковали о нашем чудесном новом оружии, секретном оружии, но, когда я пробовал возражать, говоря, что, хотя мы и очень нуждались там, на Востоке, в таком оружии, нам ни разу не доводилось его видеть даже издали, меня тут же с выражением недоверия на лице и с нетерпеливыми жестами прерывали. Однажды дело чуть было не дошло до драки с моим тестем, старым гауптманом народного ополчения (фольксштурма). Им, видите ли, ситуация была известна лучше, чем мне и моим товарищам, имевшим несчастье воевать на Восточном фронте. Мои рассказы о допущенных нами ошибках и политических просчетах воспринимались скептически, с возмущением и раздражением, и я предпочел больше не распространяться на этот счет.