Владлен Логинов - Владимир Ленин. Выбор пути: Биография.

Почтенный анархист князь Петр Кропоткин, наблюдая Плеханова на протяжении долгих лет эмиграции, довольно зло пошутил: «Вернись он, Кропоткин, в Россию при Николае II, его бы отправили на Сахалин проводить там геологические изыскания, тогда как если бы Россией правил Плеханов, то его просто повесили бы» 9 .

Наслушавшись этих разговоров и предполагая выступить в роли «собирателей сил», Ульянов, Потресов и Мартов еще в России решили взять дистанцию и сохранить свою самостоятельность. В псковской беседе с Копельзоном Владимир Ильич так и заявил: «Мы хотим остаться самостоятельными. Мы не считаем возможным вести дело без таких сил, как Плеханов и группа «Освобождение труда», но отсюда никто не вправе заключать, что мы теряем хоть частичку нашей самостоятельности » 10 .

И там же, в Пскове, было твердо договорено: «Редакторами будем мы, а они — ближайшими участниками. Я, — пишет Ульянов, — предлагал так формально и ставить с самого начала (еще с России), Арсеньев предлагал не ставить формально, а действовать лучше «по-хорошему» (что сойдет-де на то же), — я соглашался. Но оба мы были согласны, что редакторами должны быть мы, как потому, что «старики» крайне нетерпимы, так и потому, что они не смогут аккуратно вести черную и тяжелую редакторскую работу: только эти соображения для нас и решали дело, идейное же их руководство мы вполне охотно признавали» 11 .

Столкнувшись за границей с таким накалом страстей, доходивших буквально до истерик и драк, Потресов, например, стал просто скисать. Реакция Ульянова была иной. «На бога грех бы роптать, — написал он Крупской, — благо я далеко не так нервен, как наш милый книгопродавец [Потресов], впадающий в черную меланхолию и моментальную прострацию под влиянием этой сутолоки» 12 .

И Владимир Ильич решил во всем разобраться.

Он изучил материалы и документы, связанные с расколом, и итог своих размышлений изложил в письме Крупской. Во всей этой смуте, пишет он, на деле « преобладает , в громадной степени преобладает принципиальная сторона, и нападки на личностей — лишь придаток, неизбежный придаток при тех запутанных и донельзя обостренных отношениях, которые постарались создать «молодые». Vademecum — это — вопль, прямо-таки вопль против пошлого экономизма… И против всяких обвинений, направленных на Плеханова, надо прежде всего решительно установить, что вся суть его брошюры — именно объявление войны «позорным» принципам «кредизма» и «кусковщины», именно принципиальный раскол…» 13 .

Иными словами, поскольку в сфере теории и принципов Плеханов абсолютно прав, а это — главное, то, стало быть, разговоры о том, хорош он или плох как человек не имеют существенного значения.

И вот, наконец, Ульянов встретился с Плехановым.

Поначалу все было очень мило. Они много гуляли. Георгий Валентинович, как всегда, мягко подтрунивал над собеседниками. Правда, не всегда удачно. Юрий Стеклов рассказывает, как во время одной из прогулок Плеханов стал подшучивать над Владимиром Ильичем и стал цитировать Глеба Успенского, которого он блестяще знал, относительно того, почему люди лысеют. Но, начав цитату, он вдруг запнулся, сообразив, что она невыгодна именно для него…

Ульянов мгновенно подметил это и, «катаясь от смеха по траве», продолжил: «Что же это вы, Георгий Валентинович, не договариваете? Позвольте, я сейчас приведу эту цитату. У Успенского сказано так: «Который человек лысеет ото лба, и то от большого ума (он показал на свою лысину, которая действительно шла ото лба). А который лысеет от затылка (и тут он ехидно показал пальцем на Плеханова, у которого лысина шла одновременно и ото лба и от затылка), и то от развратной жизни»…» 14

Но когда началось обсуждение вопросов, связанных с изданием «Искры» и «Зари», шутки кончились.

На протяжении почти трех недель они беседовали минимум семь раз. И через несколько дней после завершения переговоров, 20 августа — Ульянов, буквально потрясенный произошедшим, на бланке привокзального кафе пишет Крупской подробный отчет об этих встречах. «Как чуть не потухла «Искра»?» — так называет он этот документ, который мы и цитируем.

Но сначала — одно предварительное замечание.

В предыдущих главах мы избегали копания в чужих душах и чтения чужих мыслей. О том, что думал, чувствовал, переживал Владимир Ильич, упоминалось, как правило, лишь тогда, когда для этого имелись вполне достоверные данные. А было их не столь уж много, ибо сам он не очень-то любил ни публичное «самокопание», ни выяснение отношений. На этом основании некоторые авторы и заключали, что был Ульянов человеком «без души», напрочь лишенным тонких душевных порывов и эмоций.

Документ, о котором идет речь, представляет своего рода исключение. Он не предназначался ни для публикации, ни вообще для чужого глаза. Надо было немедленно «излить душу», и написал его Владимир Ильич, как говорится, на одном дыхании, вопреки обыкновению, почти без поправок и помарок. И свет этот документ увидел лишь после смерти Ульянова.

Для любителей психологического анализа — это объект самого пристального внимания. Пусть же задумается над ним и наш читатель.

Первые же разговоры с Плехановым, рассказывает Владимир Ильич, «сразу показали, что он действительно подозрителен, мнителен и [всегда считает себя донельзя правым]. Я старался соблюдать осторожность, обходя «больные» пункты, но это постоянное держание себя настороже не могло, конечно, не отражаться крайне тяжело на настроении. От времени до времени бывали маленькие «трения» в виде пылких реплик Г. В. на всякое замечаньице… Г. В. проявлял абсолютную нетерпимость, неспособность и нежелание вникать в чужие аргументы… Самые отдаленные намеки на то, что и он впал в крайности (напр., мой намек на опубликование частных писем и на неосторожность этого приема), приводили Г. В. прямо в отчаянное возбуждение…» 15 .

«К «союзникам» [ «Союзу русских с.-д. за границей»] он проявлял ненависть, доходившую до неприличия (заподозривание в шпионстве, обвинение в гешефтмахерстве, в прохвостничестве, заявления, что он бы «расстрелял», не колеблясь, подобных «изменников» и т. п.)…»

Что касается отношений с «Бундом», то тут Плеханов «проявляет феноменальную нетерпимость, объявляя его прямо не социал-демократической организацией, а просто эксплуататорской, эксплуатирующей русских, говоря, что наша цель — вышибить этот Бунд из партии, что евреи сплошь шовинисты и националисты, что русская партия должна быть русской, а не давать себя «в пленение» «колену гадову» и пр. Никакие наши возражения против этих неприличных речей ни к чему не привели, и Г. В. остался всецело на своем, говоря, что у нас просто недостает знаний еврейства, жизненного опыта в ведении дел с евреями» 16 .