Иван Гобри - Лютер

Важно отметить, что в письме к Капитону проблема ношения церковного одеяния рассматривается в единой связи с проблемой брака: и то и другое имеет непосредственное отношение к его репутации. «Мне чрезвычайно приятно, — восклицает он, — узнавать о том, что ваши священники и монахи женятся. Для меня нет радостнее этих вестей!» Здесь же он дает ответ и на вопрос, волнующий все его окружение: а почему сам-то он медлит? Впрочем, от прямого объяснения он ловко увиливает и говорит, что в настоящий момент готовится к тому, чтобы расстаться с монашеским одеянием. Иными словами, он и так жертвует слишком многим, чтобы от него требовали еще каких-то доказательств правоверности!

Тем не менее вопрос о женитьбе постоянно волновал его начиная с 1521 года. Этого требовали и его темперамент, и основы его вероучения. Но... как глядеть в глаза людям? «На нас ведь смотрит весь мир», — вслед за святым апостолом Павлом повторял он. И несколько позже добавлял: «Дьявол положил на меня глаз... Знаю, он хочет отметить меня своим клеймом, хочет, чтобы на мое учение косились с подозрением». А тут еще со всех сторон на него насели ученики и советчики, расхваливая на все лады его же собственные посулы, предназначенные для других. Мучительные сомнения терзали его все сильнее, заставляя жестоко страдать...

В 1523 году он действительно заболел. Высокая температура, бессонница, внутреннее беспокойство отнимали все силы. Чтобы вернуть «новому Илии» сон, приглашенный врач рекомендовал ему прикладывать к голове компрессы из женского грудного молока, смешанного с фиалковым маслом. Можно вообразить, какие мечтания проникали в несчастную голову больного из этой «гремучей смеси»! Вскоре Диафорус [22] Имя Диафорус носили два персонажа комедии Мольера «Мнимый больной» — отец и сын, оба лечившие пациентов главным образом с помощью заклинаний. Имя это стало во французской традиции нарицательным для обозначения невежественного и самоуверенного лекаря. {Прим. перев.) заподозрил «французскую болезнь», иначе говоря — сифилис. Не исключено, что в это время свирепствовала эпидемия именно этого заболевания. Так или иначе, но состав целебного снадобья подвергся решительному пересмотру. Теперь медицина предписала пластырь из оленьего мозга, перемешанного с кашицей из вываренных земляных червей, с добавлением очищенного вина и щепотки шафрана. Илия поправился, и Диафорус мог пожинать плоды заслуженной славы.

После этого чудесного избавления вопрос о женитьбе встал перед Лютером с особой остротой, обретя при этом предметный характер. Дело в том, что в Виттенберге продолжали жить монахини-беглянки, в большинстве своем молодые и хорошенькие девушки, начитавшиеся к тому же сочинений Реформатора о необходимости брака. Он постоянно видел их, когда смотрел в окно, сталкивался с ними в монастырских коридорах, встречался в домах своих друзей, обращался к ним, когда читал очередную проповедь в домашней церкви. Время от времени он заговаривал то с одной, то с другой, разумеется, о вещах самых серьезных. Но постепенно ученые разговоры переходили в милую болтовню, а тон из назидательного обращался в шутливый. Ежедневное общение делало свое дело. Ему льстило их внимание, они наперебой старались понравиться. Очевидец этого флирта, «король поэтов» Эобан Гесс написал потом о виттенбергских барышнях: «Ни одна куртизанка никогда не выглядела более mammosa», употребив почти непереводимое латинское слово, которое примерно означает «декольтированная»; более же точный смысл его можно передать выражением «выставляющая напоказ свою грудь». И более холодному типу, нежели Лютер, было от чего прийти в неистовство.

Именно это и отметил уравновешенный и сдержанный Меланхтон, которого сложившаяся ситуация начинала беспокоить все сильнее. Он назвал своего друга «человеком, крайне подверженным чужим влияниям» (он написал это по-гречески, однако все поняли, что он имеет в виду). «Монахини с величайшей ловкостью сплели вокруг него свою сеть, в которую он в конце концов и попался. Слишком тесное знакомство с этими барышнями (запоздалые сожаления! — И. Г.) заставило бы его размякнуть и воспламениться, даже если б он обладал более благородной натурой и был способен на более возвышенные чувства». Все это он сообщал Камерарию через три дня после свадьбы, обсуждая причины случившегося. Среди переводчиков возникли некоторые разногласия относительно точного смысла последней части фразы («даже если б он...»), однако общая направленность мысли Меланхтона не вызывает никаких сомнений.

Никуда не пристроенных девушек между тем оставалось все меньше. Действительно, стоило беглянкам объявиться в Виттенберге, как на них немедленно обращали жадные взоры многочисленные слуги Церкви, без сожаления расстававшиеся со своими обетами. Каждый надеялся получить свою часть добычи. Главным распорядителем назначили Амсдорфа. Дележка шла быстро, так что бедным девицам вряд ли хватало времени как следует подготовиться к новому для себя образу жизни. 11 апреля, в Святую пятницу (на шестой день после побега), Амсдорф писал еще одному бывшему монаху: «К нам привалило сразу девять штук! Все красавицы, все милашки, все из хороших семей. Нет ни одной старше пятидесяти. Для тебя, милый братец, я припас в качестве законной супруги самую старшую; впрочем, если захочешь кого-нибудь помоложе, выбирай из самых привлекательных». Из письма неясно, предполагалось ли заменить «самую старшую» кем-нибудь «помоложе» или одарить монаха последней в качестве дополнения. К счастью для самых нетерпеливых, за первой партией беглянок последовали новые, так что в течение нескольких ближайших лет проблемы с выбором спутниц жизни у бывших монахов не возникало.

Среди девушек, прибывших из обители Нимбшена, особенной красотой и предприимчивостью отличалась некая Катарина фон Бора, для близких Кэтхен. К моменту приезда в Виттенберг ей минуло 24 года. Она умела нравиться и не испытывала недостатка в поклонниках, однако не спешила с окончательным выбором. Дарила ли она между делом кого-либо своей благосклонностью? Судя по всему, без этого не обошлось. В 1528 году некий Иоахим фон Гейден писал ей, напоминая о минувших днях: «В Виттенберге ты вела себя, как уличная плясунья. Прежде чем взять Лютера в мужья, ты жила с ним, как проститутка и публичная девка».

Означает ли обидное сравнение с плясуньей, что Катарина до Лютера, а может, и одновременно с ним, имела связи с другими мужчинами? В свое время просочились кое-какие слухи о ее добродетели. Так, в 1523 году в Виттенберге у Лукаса Кранаха гостил Кристиан II, свергнутый король Дании, Норвегии и Швеции. Он откровенно восхищался Катариной, а перед отъездом подарил ей золотое кольцо. По мнению некоторых очевидцев, это кольцо, которое она не только приняла, но и хранила потом всю жизнь, было не чем иным, как памятью о мимолетной любви. Симон Лемний, поведавший в своей «Монахопорномахии» (вот как по-научному это называется!) о шалостях бывших монахов, рассказывает, что прекрасная Катарина ругалась, как солдат. Факт, конечно, интересный, однако недостаточно весомый, чтобы выдвинуть гипотезу о распутной натуре этой дамы.