Иван Гобри - Лютер

И остальные ордена, вдохновляемые положительным примером, пережили пору истинного обновления, которое и стало одной из причин того, что в романских странах католицизм устоял. Тридентский собор принял, бесспорно, важнейшие решения по реформе Церкви, однако их практическое исполнение целиком и полностью зависело от того, насколько серьезно отнесутся к ним епископы и насколько готовы духовенство и весь народ следовать путем, указанным епископами. Успех католической реформы в Южной Европе, в половине Швейцарии, в Верхней Германии и прирейнских землях, в Польше, Венгрии и Чехии был в значительной мере обусловлен активной деятельностью традиционных орденов, сохранивших дух живой веры, той самой искренней веры, которая находила выражение не столько в ученых книгах и папских буллах, сколько в повседневной жизни. Несомненно, Тридентский собор позволил католической Церкви задуматься над смыслом своего существования, уточнить важнейшие догматы, сплотиться перед угрозой ереси и раскола, укрепить дисциплину и обновить свои организации. Но подготовка и проведение реформы не принесли бы успеха без глубокой преданности идеям католичества легионов искренне верующих людей, которые вдохнули в нее душу и сделали ее результаты столь убедительными.

События, потрясшие романские страны в 1536—1543 годы, столь важные для католической Церкви, мало занимали Лютера. Полюса противостояния сместились: Рим был далеко, папу удалось нейтрализовать, кардиналы в основном пеклись о земных заботах, и казалось, что папизм медленно умирает. Реальная опасность гнездилась гораздо ближе. Его религии угрожало сонмище сепаратистов, явных и скрытых, начиная от непотопляемых анабаптистов или швейцарских и эльзасских таинственников и кончая глухим, но не менее пугающим сопротивлением в собственных рядах, наиболее болезненный пример которого являл Филипп Меланхтон. Боялся он и политиков. Он не забыл, что в день принятия Вормсского эдикта император обрек его на опалу; он знал, что князья-католики гонят прочь со своих земель его проповедников; наконец, он с ужасом думал о перспективе гражданской войны, которая в любую минуту могла смести защищавшую его светскую власть.

Немало хлопот и волнений доставляли ему и пасторы новой Церкви. Он не мог не видеть, сколь они невежественны, сколь непопулярны в народе, сколь склонны к взаимным распрям и обидам. Знал он и то, что большинство из них влачили поистине нищенское существование. Пока их поддерживало государство, они могли не бояться конкурентов и насаждать в своих приходах новое вероучение. Но, случись серьезное испытание, — и Лютер понимал это, — вряд ли его Церковь легко устоит...

Главными соперниками представлялись ему Цвингли и Швенкфельд. Он явно недооценивал угрозу, исходившую от католической Церкви, полагая, что ее позиции защищают лишь такие люди, как Альбрехт Майнцский или Мильтиц. Раз и навсегда поставив жирный крест на том, что он именовал «делами», он уже не придавал значения ни набожности, ни благочестию в будничной жизни. Если бы ему стало известно, каких успехов достигла в народе проповедь добродетельной жизни в других частях христианского мира, это могло бы послужить ему предупреждением... Нельзя забывать и о том, что залогом безопасности для него давно стала обостренная политическая бдительность. Он мог и не ведать, с какой стороны ждать подвоха — слишком много непонятного творилось вокруг, — зато четко сознавал: пока его бережет княжеский меч, он может не волноваться за судьбу своей организации, по меньшей мере, в Саксонии, а может быть, и во всей Германии.

Бойцовский дух Лютера остался в далеком прошлом. Им владели усталость, уныние и разочарование. Не желая отказываться от своей догмы о порабощенной воле, он в то же время претендовал на то, что сумеет изменить ход событий. Несоответствие между рациональной посылкой и личным душевным опытом все так же мешало ему. На сей раз мстило ему именно разумное начало: несмотря на все усилия собственной воли, им же провозглашенной рабской, ему все не удавалось подчинить себе происходящее. Разумеется, для объяснения триумфа враждебных сил у него имелись отговорки: он-де служит Богу, а в неудачах его повинен дьявол.

И этот дьявол, похоже, прочно обосновался внутри его Церкви, вероятно, ради того, чтобы подвергнуть испытанию твердость его веры и веры его учеников. Увы, объяснения успокаивали ум, а неприятности приходилось переживать в реальной жизни. И страх, который он, казалось, давно выгнал в дверь с помощью догматики, вновь проникал в него через окно рассудка. Пошатнувшееся здоровье — скорее результат, нежели причина внутренней тоски — уже не позволяло ему как в былые времена схлестнуться с противниками, хотя оскорбленное самолюбие и взывало к мести. В последние годы он как будто преждевременно состарился. Таким, во всяком случае, его воспринимало теперь большинство учеников, все меньше боявшихся бурных вспышек его гнева.

. Удалившись от дел, Мартин Лютер жил в Виттенберге какой-то усеченной жизнью. Внешне он выглядел спокойным, но душа его не знала мира. Со стороны казалось, что все его интересы ограничены кругом семьи. Он с большой заботой пекся о поддержании своего очага, окружил нежным вниманием жену и детей. Брак, который он еще недавно именовал «дерьмовым таинством», теперь превратился для него в «святое состояние». Реальная жизнь опять вносила коррективы в теорию. Пока ему хватало сил бороться с тем, что он считал искушением, он заявлял друзьям, что брак — не для него, что женитьба — не более чем «чудовищный обман». Но вот он зажил женатым человеком, и все переменилось. Он не поленился отыскать в Послании к Евреям цитату, напоминавшую, что супружеское ложе не бывает грязным. Пока он подталкивал к браку других, он утверждал, что супружества без измен не бывает; очутившись в роли мужа, он охотно демонстрировал всем желающим самый достойный облик семейного человека.

Конечно, порой у него вырывались сожаления, а то и намеки, что его, дескать, заманили в ловушку. В одной из застольных бесед он говорил Дитриху: «Если женился, простись с хорошей жизнью! Как славно жили раньше священники! А теперь им хочешь не хочешь приходится глотать горькую пилюлю!» (Как будто не он настоятельно советовал им жениться на своих кухарках!) Что ж, его захватили врасплох, и, очевидно, сделал это сам Господь Бог, ведь именно Бог «подтолкнул» его к браку. И он рассудил, что раз Бог явил ему это «чудо», следует принять его если не с восторгом, то хотя бы с благодарностью. Он теперь соглашался, что «самая сладкая жизнь у тех, кто довольствуется малым и мирится с посредственностью существования бок о бок с достопочтеннейшей супругой». Для своей ставшей ему дорогой половины он не жалел нежных эпитетов, сравнивая жену с «надежным берегом» и «цепью», именуя ее «господином», «хозяином» и «Моисеем».