Иван Гобри - Лютер

Чему же в такой обстановке можно научить и чему научиться? Профессора богословия, недовольные и напуганные происходящим, покидали город. Оставались лишь те, кто воспринял лютеранство. Студенты распустились. Зубрежке латыни они явно предпочитали грабежи, а философии — любовные приключения. В 1521 году в университете числилось 311 студентов; в 1522 году их стало 120; в 1523 году — 72. В 1527 году у преподавателей лютеранства осталось 14 слушателей! Гуманист Эобан Гесс, благосклонно принявший новые идеи, искренне горевал, рассуждая о судьбах науки. «Я узнал, — писал он в 1523 году пастору-реформатору Драконитесу, — что вы энергично трудитесь во славу Евангелия, и меня это весьма радует. Молю Того, чьему делу вы служите, чтобы так продолжалось и дальше. Между тем есть вещи, которые меня страшно огорчают. Я имею в виду монахов-отступников, которые под предлогом проповеди Евангелия ведут гонения на литературу. Эти люди опасны, как смертельный яд, ибо они сами не ведают, что творят. Они губят репутацию святой науки и вещают на весь мир всякую чушь, выдавая ее за высшую мудрость. Университет наш совершенно опустел, и мы сами чувствуем себя здесь изгоями. Священники и монахини без конца донимают нас, утверждая, что мы плохо учим. Не могу вам передать, как я ненавижу всех этих перебежчиков! Поистине, нет распутней куртизанки, чем бывшая монахиня».

Увы, стенания гуманиста остались втуне. Доктор Лютер уже забыл о радости познания, пережитой им в Эрфурте, и теперь охотно высмеивал университетских профессоров, а своего бывшего учителя Юзингена и вовсе назвал безумцем. Очевидно, старый богослов не проявил должного восторга перед учением питомца. В 1524 году Гесс описывал обстановку в университете в еще более мрачных тонах. «К великому своему сожалению, — обращался он к своему другу Штурцу, — я по-прежнему живу в этом гиблом месте и уже не надеюсь ни на новый расцвет науки, ни даже на простое восстановление порядка в городе. Все рушится. Несколько невежественных бродяг сумели разжечь самую ярую ненависть в душах представителей всех сословий. Если вы приедете к нам, то воочию убедитесь, что здесь творится настоящая трагедия. Я с радостью отдал бы жизнь за христианскую правду, но где взять силы и терпение, чтобы вынести беззакония, совершаемые Божьими слугами, которые жаждут одной крови и мечтают возвыситься, унижая и преследуя других? Горе тебе, о несчастный Эрфурт!» О несчастный Эобан Гесс, воскликнем мы вслед за ним. Полностью деморализованный, утративший всякую надежду на лучшее, он пристрастился к алкоголю... В 1523 году поэт писал, что его умственные способности еще не пострадали от обильных возлияний (multus potationibus), которым он предается. Вскоре начались нелады со здоровьем, однако от бутылки он отказаться не захотел, потому что «чувствовал на себе благодать Божью». Влияние реформаторов не прошло бесследно...

Несчастный Эрфурт! Эти слова мог бы повторить и брат Адам Горт, настоятель эрфуртского монастыря августинцев, после бегства Линка исполнявший обязанности викария епископа конгрегации строгого устава. Он хранил неколебимую стойкость в своей вере. После того как слабые духом или просто недостойные монахи покинули рады конгрега-ции, над оставшимися сгустились тучи. Перед Гортом встал выбор: отступиться от своих убеждений или покинуть город. И он уехал. Уехал и старик Юзинген, которому запретили преподавать в университете и который нашел себе приют в монастыре Вюрцбурга. Один из более молодых их собратьев, Флаций Иллирик, рискнул остаться в Виттенберге. Из монастыря его выгнали, и ему пришлось влачить полуподпольное существование. Все, кто не утратил воли к сопротивлению, объединились к 1525 году вокруг доктора Конрада Клинга, убежденного францисканца, сумевшего разжечь угасший было пламень католической веры. Этот человек, которого Лютер назвал «нечестивым босоногим монахом», мог теперь проповедовать только в здании городской больницы, и слушать его стекались толпы людей. Городские власти не давали его в обиду, опасаясь народных волнений.

На остальной территории Саксонии развал общественного порядка не достиг таких масштабов, как в Эрфурте, однако падение нравов наблюдалось повсюду. Сарцерий, которого Лютер направил в Мансфельд, описывает этот город как один большой бордель. Мужчины, сообщает он, больше не желают довольствоваться одной женой и бегут из дома в поисках приключений, а брошенные жены недолго думая поступают так же. В 1522 году Лютер разрешил разводы, чтобы «дать свободу плохим мужьям и плохим женам расстаться и изменить свою судьбу». Отныне отношение супругов друг к другу стало напоминать отношение к стоптанной паре обуви: выбросил и надел новую. «Ужас берет, — докладывал Сарцерий, — когда видишь, какого размаха достигли проституция и супружеские измены; порок этот стал столь обычным делом, что кое-кто уже перестал считать его грехом... Случается даже, что один или одна сожительствует сразу с несколькими!» Так вот где истоки группового брака!

В Нюрнберге, вольном баварском городе, сторонники Лютера завладели, как и в Виттенберге, и в Эрфурте, всеми культовыми сооружениями и также подстрекали народ к выступлениям против духовенства. К чему это привело? Об этом без обиняков говорит в своем письме, написанном в 1524 году, один из «своих», Ганс Сакс: «Своим поведением вы не только не приобщаете христианские души к Слову Божьему, но прямо отвращаете от него. Своим открытым попиранием постных дней, своими воплями и угрозами, своей похабной бранью духовенства, своими выходками, своими бесконечными ссорами, своим презрением к простым людям вы добились того, что многие христиане, встречаясь с вами на улице, от омерзения плюют вам вслед. Вы много шумите, но мало что делаете... Вы насмехаетесь над другими и расхваливаете сами себя, вы клевещете на священников и оскорбляете их, а сами распутничаете напропалую, а потом удивляетесь, что люди презирают вас и ненавидят ваше учение». Похожие упреки, обращенные к единоверцам, можно встретить и в письмах других лютеран, например, Пиркгеймера, Конрада Викнера, Лазара Шпенглера.

Урбан Регий, один из проповедников нового Евангелия, писал Лютеру из Аугсбурга: «Ваши люди ведут себя здесь так грубо и так откровенно предаются плотским радостям, что можно подумать, будто Десять заповедей писаны не для них. Нет абсолютно ничего, что они считали бы для себя запретным. Доходит до того, что они готовы с чистой совестью простить себе воровство, клятвопреступление и разврат. Неужели в своем ослеплении эти несчастные глупцы думают, что Спаситель явился на землю и принял здесь крестную муку ради того, чтобы мы могли с бесстыдством тешить свои животные страсти?» Позже, получив назначение в Люнебург, он застал там примерно ту же картину: «Чем более всего озабочены ярые ревнители Христовой правды, так это личным благополучием. Один в обмен на проповедь Евангелия требует почета и высоких должностей, другой только и ищет, как бы наложить лапу на церковное имущество, и почти все норовят устроить свою жизнь так, как диктует им собственная прихоть и каприз... Поначалу и я принимал усердие этих ревностных апостолов Евангелия за чистую монету. Как и многие другие, я пал жертвой лицемерного обмана. Но теперь-то я хорошо изучил их и знаю: единственная их цель и забота — утолить свою алчность и под прикрытием Евангелия завладеть чужим добром».