Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)

— Какую рекомендацию?

— Да партийную.

Я невольно отодвинулся. Володя заметил это и весело засмеялся…

— Черту душу продал?… Так, что ли?… Ну, ну… Едем пока, Григ. Крути на окраинные места — потихоньку, чтобы разговаривать можно было бы… Я дяде Бобу расскажу кое-что…

Оказалось, что Володю из училища штурманов мобилизовали во флот. Потом он скорострельно прошел курс военно-морского училища, несколько лет плавал по морям и теперь получил назначение командиром небольшого военного корабля.

Очевидно, на моем лице было написано большое изумление, ибо Володя, по-прежнему радостно улыбаясь, обнял меня за плечи рукой.

— Что?.. Ссучился [46] Изменил, предал. , думаете, старый белый юнкер?.. Ни хрена преподобного, дядя Боб… Каким был я, таким и остался… А такая уж планида вышла… Пришлось, видите, даже в партию поступить. В обязательном порядке нажали… Ну, и хрен с ней… Дело не в бумажках…

Потом он опять прервал свой рассказ.

— Ну, до чего же я все-таки рад, дядя Боб… Как увидел вас в этапе в Питере — ну уж, думаю, капут — не встретить больше дядю Боба живьем… Оля все глазья себе проплакала…

— А где она сейчас?

— Да в X. [47] История Володи тщательно закамуфлирована, равно как и всех героев этой книги, которые продолжают вести работу и борьбу в России. Мальчишку няньчит.

— Погодите, Володя. Все-таки объясните толком, как это вы превратились в члена партии и командира флота?.. Карьера для белого юнкера редкая…

— Э… Такая уж, думаете, редкая?.. Думаете — мало таких вот:

Такие, вот, как я, «редисками» зовутся. Сверху красное, а внутри… Конечно, дядя Боб, можно на все это и как на измену посмотреть… Но вы ведь сами, небось, знаете, какнужно здесь, в советской жизни прилаживаться, внeшне, по крайней мере… Назовите это — мимикрией, камуфляжем… А, ей Богу, по моему это простая тактика… Придет время — мы свое дело сделаем… Таких, как я, — немало… Лучше уж мы будем командные посты занимать, чем головой в стенку биться… Может быть, цинично это все. Ну, что-ж делать — большевики научили бороться их же оружием. С волками жить — по волчьи выть. Неприятно, грязно это — а что другое? Теперь, по крайней мере, надо уметь зубы сжимать и выкручиваться… А потом… — Володя засмеялся… — Потом — вы за меня поручитесь, что я не красная сволочь… Ведь правда, дядя Боб?..

Молчаливый Григ повернулся от своего руля.

— Эх, Володя… Смотри — трудно в грязь не влипнуть. Знаешь, брат, коготок увяз…

Володя сделался серьезным.

— Да, конечно, Григ… Если нечаянно— коготок увяз. А если человек сознательно идет на такую комбинацию — ему виднее, как действовать, чтобы не увязнуть… Нет, брат, ты, может быть, думаешь — шкурник я? Ну, что-ж тебе сказать?.. Другого пути я не нашел, чтобы ближе к своему посту стоять… Конечно, потом «политкаторжане», вот, вроде дяди Боба будут действовать. Но и теперь в аппарате своих людей тоже, ох, как иметь не мешает!.. А насчет партбилета, — ей Богу, предрассудок… Ты ведь тоже комсомольцем был? Ну и что, убыло тебя, что ли?

Григ сумрачно отвернулся и помолчал несколько секунд.

— Да не без того…

— Что, что? Убыло? — с недоумением переспросил Володя. — А что именно?

— Душу замарал, — глухо прозвучал ответ шофера…

— Ну, что-ж, — тряхнул головой моряк. — Прямых путей нам, брат, не давно. Погибнуть — это каждый дурак может… Нет, ты, вот, сукин сын (я это не про тебя, Григ) — ты, вот, сукин сын, говорю, в этойжизни выкрутись, да всякое оружие используй, без всякого там идиотского открытого забрала. В советской политике рыцарям, брат, жизни нет… Умереть, да быть расстрелянным — это, брат, не трудно. Было бы за что! За пустяк — это всякий дурак умрет… Нет, сукин сын, ты, вот, живым останься, выиграй любыми средствами… Потому что в борьбе за Россию — все средства хороши. А пятна души, Бог даст, потом, уже в России, сотрем… Надо уметь драться… А умирать — что-ж? Этим теперь никого не удивишь… Как это говорил Маяковский:

Вот я и делаю, как умею… Если спросить ум — так грязно все это… Но совесть — поверьте, дядя Боб, слову старого друга — совесть у меня, ей Богу, спокойна. Потому что в борьбе за Россию все это зачтется, как нужное… Может быть, к шпионам отношение бывает и презрительное, а без них никакая война не ведется. А мы в советской России многое пересмотрели. И теперешним шпионам, вот, вроде меня, на службе врага никто потом не бросит слова обвинения. На службе России всякая должность почетна…

Прошел целый год в подготовке к новому побегу, но невидимо для нас око ОГПУ уже следило за нами…

И вот, 8 августа 1933 года, ночью в вагони поезда, несшем нас по Карелии, я проснулся от какого-то прикосновения. Кто-то держал меня за руки и обшаривал карманы, где у меня лежал револьвер.

«Воры!» — мелькнуло у меня в сознании, я рванул чью-то руку. Послышался хруст кости, стон, но в этот момент в лицо мне вспыхнуло несколько электрических лампочек, и черные револьверные дула показались перед глазами.

— Не рвитесь, товарищ! Вы арестованы. Протяните руки!

Борьба была бесцельна. Резко щелкнула сталь наручников.

Весь вагон был в движении. Старики, рабочие, инженеры, военные, все они стояли с револьверами в руках и радовались удачно проведенной операции. Как оказалось впоследствии, для нашего ареста было мобилизовано 36 чекистов, переодетых в самые разнообразные костюмы… На каждого из нас приходилось по 7 человек, вооруженных и привыкших не стесняться перед кровью и выстрелами…

Операция была, что и говорить, проведена чисто…

Опять тюрьма… Каменная одиночная клетка в Ленинграде. Мокрые, заплесневелые стены. Мешок с соломой на железной койке… 6 шагов в длину, 3 — в ширину. Маленькое с толстыми брусьями окно вверху. Полутьма и тишина…

Утром звякает затвор форточки и просовывается рука надзирателя с 400 граммами черного хлеба. В 12 часов миска супа и в 6 часов маленькая порция каши…

Ни книг, ни газет, ни писем, ни прогулок… Заживо замурованный…

На первом же допросе мне предъявили обвинения:

1. Организация контрреволюционного сообщничества,

2. Агитация против советской власти,

3. Шпионаж в пользу «буржуазии» и

4. Содействие побегу за-границу…

По каждому из первых трех обвинений полагалась мера наказания, «вплоть до расстрела»…

Да, не ждал я, что на этот раз останусь жив…

Прошло 4 месяца ожидание смерти… И вот, как-то утром мне принесли приговор — 8 лет заключения в концлагерь…