Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)

Последний взгляд, и фигура брата скрывается в дверях.

Я заворачиваю голову в одеяло, и мучительные рыдание сотрясают мое тело. Горячие слезы не облегчают, а жгут… Они так мучительны для мужской гордости и выдержки. И одна за другой они ползут и ползут по щекам, как расплавленный свинец. Зубы судорожно сжимаются в тщетном стремлении удержать их, и от этого усилия вздрагивает грудь… Неужели я сломан?..

Боже мой! Боже мой!.. Когда же конец всему этому?..

Лето 1934 года я провел в небольшом лагерном пункте в г. Лодейное Поле на реке Свирь в должности начальника санитарной части.

Там мне в течение нескольких месяцев пришлось наблюдать картины оборотной стороны лагеря. Из таких картин я составил очерк-мозаику типичного дня врача в лагере, подобрав для нее не наиболее жуткие, а просто наиболее характерные эпизоды.

Многие читатели сочтут этот очерк трагической утрировкой. Я знаю это. Уже два иностранных журнала отказались поместить его, откровенно признавшись, что они не верят в правдивость написанного. Да, конечно, этому трудно верить. Только тому, кто сам соприкасался с такой жизнью, мне не нужно доказывать, что, к сожалению, это правда. И таких «дней» в разные годы и в разных лагерях я провел не одну сотню.

Ранним утром меня будит стук в дверь. В открывшуюся щель просовывается голова санитара:

— Так что, товарищ доктор, вас в амбулаторию вызывають. Привели кого-то-сь — сами не справляются…

Через несколько минут я вышел из лазарета — низкого деревянного домика, расположенного на скалах, у излучины большой реки.

Северная ночь давно уже сменилась полным света утром, и из низкой пелены тумана были видны десятки низких деревянных бараков нашего лагерного пункта. За крышами бараков, прямо из тумана какими-то призраками вставали деревянные вышки между двумя рядами проволочных заборов — это наблюдательные сторожевые посты с установленными там пулеметами. Вдали, на горке была едва видна полуразрушенная колокольня давно закрытой городской церкви…

По бревенчатой мостовой, проложенной между скалами и болотами, я направился в амбулаторию. Улицы были еще пустынны. Трехтысячное население нашего лагеря еще спало…

В коридоре амбулатории, согнувшись, сидел сонный солдат с винтовкой. В перевязочной фельдшер суетился и хлопотал около какого-то худенького оборванного мальчика на вид лет 14.

— Что это у вас, Петр Иваныч, за паника?

Заведующий амбулаторией, рыжеусый коренастый «кулак», с фельдшерским опытом великой войны, озабоченно качнул головой.

— Да скверное дело, доктор. Собаки, вишь, порвали мальчонку-то…

Вид у мальчика был действительно ужасный. Фельдшер уже срезал часть его лохмотьев, и худое и грязное тело оказалось покрытым запекшейся кровью и рваными ранами. Местами куски кожи и обрывки мышц висели какими-то отвратительными клочьями.

Я вышел в коридор и спросил у солдата, откуда привели мальчика.

Задремавший было солдат встряхнул головой. Его веснушчатое лицо было тупо и равнодушно.

— А хто е знает… С заставы привели. Бегунок — видать… Приказано после амбулатории в изолятор отправить…

— А давно его привели к вам?

— Да не… Вчерась днем….

— Почему же вы раньше не привели его сюда?

— А я не знаю, товарищ доктор… Приказа не было… Мое дело — сторона…

В перевязочной Петр Ивановыч уже раздел мальчика и уложил на стол. Тонкие, как спички, ноги и руки беглеца дрожали, как в лихорадке, мелкой нервной дрожью, а из горла вырывались стоны, вперемежку с судорожными вздохами. За неимением других возбуждающих средств Петр Иваныч налил стаканчик водки, которую мальчик выпил с жадностью, лязгая зубами по краю стакана.

— И что это тебе, дурила-мученик, вздумалось бежать из лагеря? — с ворчливой ласковостью спросил фельдшер.

Паренек с какой-то озлобленностью взглянул на него.

— А что-ж?.. Так и сдыхать по маленькой? — хрипло ответил он. — На баланах что-ль надрываться?.. Все едино подыхать…

— А куда-ж ты бежать хотел?

— Известно куда — в Питер…

— Родные там что ли?

Мальчик опять озлобленно сморщился.

— Давно с голоду сдохли мои родные… В Питере — наша бражка — урки… Да хлеба, вот, не хватило… В хуторок и пришлось сунуться…

Голос мальчика стал судорожно прерываться.

— И поймали значит?

— Не… Охранники бы не догнали… А от собак энтих разве убегишь… Чисто людоеды?..

Голос мальчика слабел все больше. Петр Иваныч многозначительно посмотрел на меня.

— Температура… С этой рукой — табак дело. Навидался я, слава Богу, за войну-то на порванное тело. Тут без ампутации не обойтись…

Я направился в III часть [49] ГПУ внутри лагеря. . Дежурный сотрудник сонным голосом ругался с кем-то по телефону. При моем появлении он повесил трубку и кивнул мне головой. Я сообщил ему о мальчике и необходимости операции.

— А-а… Бегунок этот… Знаю, знаю… Что-ж — режьте, ежели надо…

— Да у нас ни операционной нет, ни инструментов. Надо в центральный лазарет направить…

— Ишь чего… — недовольно пробурчал, чекист. — У нас распоряжение: в изолятор, а не в лазарет…

— Разве раненому место в изоляторе?

— А про то начальству лучше знать…

— Может быть, его можно хотя бы в наш лазарет положить?

Невыспавшийся чекист нахмурился.

— Что это вам, доктор, по сто раз повторять: приказано в изолятор, как бегунка. Сдохнет — туда ему и дорога… Пускай в другой раз не бегит… И другим неповадно будет…

— Но в изоляторе для него — верная смерть.

— Ну и хрен с ним… Сокровище тоже нашлось! Хорошо еще, что охрана его сюда живым довела… Сколько таких, вот, сокровищ по лесам гниет. Бросьте вы, доктор, зря волноваться. Сказано — в изолятор и точка… А что дальше — не ваше дело…

Я сжал зубы и вышел. В амбулатории Петр Иваныч уже согрел воды, и мы оба перед перевязкой стали мыть руки песком (мыла не было) и обтирать их сулемовым раствором. Я молчал, и фельдшер с беспокойством наблюдал за мной.

— Так куда его? — тихо спросил он, наконец.

Оригинал закона о наказаниях для несовершеннолетних.

— В изолятор, — коротко ответил я и отвернулся. Старый, видавший виды, фельдшер только вздохнул. Как-то чувствовалось, что к этому мальчику он отнесся с большой любовью. Я знал, что семья Петра Иваныча погибла от голода, в деревне и только сынишка лет восьми сумел как-то пробраться к отцу и теперь жил у него в лагерном бараке, питаясь подачками… Лагерная администрация могла в любой момент придраться и выгнать мальчика из лагеря, и тогда ему оставалась только та дорога беспризорника и вора, которая привела на наш перевязочный стол этого израненного собаками беглеца.