Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)

Тут наш политрук выпрямился и с еще большим пафосом закончил:

— Да здравствует мировая революция! Да здравствует победа пролетариата всего мира! Да здравствует наш славный Комсомол!

Возгласы «орателя», которые на собрании комсомольцев были бы по штату встречены бурными аплодисментами, остались без ответа. Наша молодежь, удивленная тоном его речи и восклицаниями и не понявшая, какое собственно отношение она должна иметь к «проклятой буржуазии» и к «героической ЧК», — молчала. Чтобы сгладить эту неловкость, я спросил политрука:

— Может быть, кто-нибудь захочет задать вам вопрос. Вы разрешите, тов. политрук?

— Пусть задают, — мрачно буркнул комсомолец, вытирая вспотевший лоб.

— Ребята, может быть, кто-нибудь имеет вопросы к докладчику?

Я, по совести говоря, надеялся, что ребята предпочтут не спрашивать ни о чем, но из кучки сидящих сразу же раздался звучный голос боцмана Боба.

— А почему это хлеба не хватает? То — все было, а как советская власть пришла, так все и пропало?

Лицо комсомольца недовольно сморщилось.

— Это потому, — неохотно ответил он, — что после конца гражданской войны народное хозяйство еще не успело наладиться. Опять же проклятые белые все поразграбили, да посожгли. Но теперь без банкиров, помещиков, попов, да царей скоро все наладится еще лучше прежнего. Это только временные трудности…

— А где сейчас царь? — несмело спросил чей-то голос.

Наш политрук грозно и торжествующе нахмурился.

— Царя мы разменяли, — важно сказал он. — Довольно попил он нашей кровушки. Довольно ему сидеть на шее рабочих, да крестьян, да пировать за наш счет… И всю семью евонную, — злобно улыбаясь, добавил он, — тоже к чертовой бабушке послали. Словом, весь царский корень извели. Теперь уж не вернутся…

Я с тревогой взглянул на взволнованные лица слушателей. Ясно было видно, что тон комсомольца возмутил всех. Но, подумал я, если кто-нибудь из ребят проявит это свое возмущение вслух — пропали мы. Скажут — среди молодежи ведется антисоветская агитация, там рассадник контрреволюции…

Вспышка пришла с неожиданной стороны.

— Скажите… — звонкий голосок Оли заставил нас всех вздрогнуть. Девушка стояла, выпрямившись, среди сидящих подруг и смотрела прямо в глаза комсомольцу. Лицо ее было бледно и решительно.

— Скажите, — опять повторила она среди мертвого молчания. — За что расстреляли моего дедушку?

Этот вопрос, видимо, огорошил политрука. Он удивленно поднял брови.

— Дедушку? Какого дедушку?

— Дедушку, моего дедушку, — с напряженной настойчивостью повторила бледная Оля, не спуская блестящих глаз с комсомольца.

— А кто он такой был? — немного растерянно спросил он.

— Дедушка? Он полковником был…

— Ага, — торжествующе прервал ее юноша. — Ага, полковник! Ясно, что нужно было расстрелять. Вот еще! Мы с офицерьем проклятым церемониться-то будем, что ли? Так и нужно было!

— Да он старик, в отставке. Ему 90 лет уже было! — резко вскрикнул Боб. — Кому он вреден был?

Политрук злобно оглянулся на боцмана.

— Ну, так что? ЧК лучше вас знает, кто опасен, кто не опасен. Расстреляли — значит, за дело! Т. Солоневич, — повернулся он ко мне. - Можете закрывать собрание. Мне время больше нет.

Идя со мной к выходу, комсомолец несколько раз с подозрением покосился на меня и потом сказал:

— Странно, что у вас среди пролетарских скаутов есть дети белогвардейцев, да еще расстрелянных.

— А мы не ограничиваем прием в клуб и отряд какими-либо рамками. Бабушка ее работает портнихой, а сама она еще учится в школе. Скаут она у нас — примерный…

Комсомолец злобно усмехнулся.

— Да, да, я вижу. У вас тут много «примерных». Ну, пока. Еще увидимся и… поговорим о ваших примерных…

— Мне нужно посоветоваться с вами относительно одного очень серьезного дела. Постарайтесь, пожалуйста, чтобы после сбора у вас никто не остался. Я сейчас же приду к вам.

Слова эти были сказаны тихим, но взволнованным шепотом, а наклонившееся ко мне лицо Володи выражало тревогу.

Причин для тревоги можно было ожидать со всех сторон. Все мы были в изобилии окружены неожиданными опасностями и случайностями, никто из нас не знал, в какой момент и с какой стороны спокойный ритм жизни может быть нарушен вмешательством какой-либо неприятности. Уверенности в спокойствии завтрашнего дня не было ни у кого.

Володя до сих пор благополучно избежал всех опасностей террора, числился инструктором спорта и имел подделанные с моей помощью документы, что он весь 1920 год, при власти ген. Врангеля, мирно жил в Севастополе. Как будто самое опасное было уже позади.

Но оказалось, что Володя, действительно, попал в опасное положение.

Летом 1920 года на фронте ему пришлось отводить в штаб полка какого-то пленного комиссара. Отвел — сдал: дело военное. И вот, нужно было случиться, что этого самого комиссара юнкер встретил в Севастополе!..

— Так, вот, захожу я в Исполком по какому-то делу, — рассказывал Володя. — Гляжу, какой-то дядя ко мне что-то очень внимательно присматривается. В коридоре, правда, темновато было. Не понравилось мне это разглядывание. «Чего это ему нужно?» — думаю. Ну, и, понятно, на всякий случай дал задний ход — смыться думал. А тот дядя подходит ко мне и просит прикурить. Спички-то у меня как раз были. Но мне бы сказать ему, что я — некурящий, а я сдуру растерялся малость и дал ему спички — не сообразил, что спичка мое лицо осветит… Тот закурил, а потом и спрашивает: «Скажите, ваша фамилия не Туманов?». Сердце у меня так и замерло. Откуда чужому человеку знать мою фамилию, когда я сейчас держусь тише воды, ниже травы? Однако, я не показал вида и этак небрежно: «Туманов? Нет, говорю, не слыхал. А что?». А тот этак разочарованно: «Жаль, жаль, говорит. Видно, я принял вас за другого. А то при Врангеле меня, пленного, юнкер один вел, Туманов по фамилии — очень он на вас похож был»… Ну, я как-то отшутился и улизнул…

— Но он-то поверил, по вашему мнению, что вы не Туманов?

— А черт его знает! Темновато там было. Может, и поверил. Да и водкой от него несло. Так не везде же темновато и не всегда же он пьян… Ведь беда-то в том, что он как раз именно фамилию отчетливо помнит. В лице-то еще можно и ошибиться. Мало ли лиц за это время перед глазами прошло. Но если он меня при хорошем свете встретит, да захочет проверить свои подозрение — a y комиссара-то власть большая — и узнает, что по документам я как раз Туманов и есть, — тогда «аминь» — вечная память дяде Володе…