Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)

Все засмеялись. Даже обычно молчаливая и замкнутая Тамара не выдержала.

— Смешнее всего, Борис Лукьянович, — объяснила она, — что все это действует. Мы, вот, под такой защитной окраской работаем в приюте — по воспитательной линии. А мальчики…

— Ты полегче, Тамара, — нарочито зверским басом пошутил кто-то из гребцов-«мальчиков». — А то мы и обидеться можем…

— Да ну вас. Тоже мужчины выискались! Да, так мальчики на корабельной сторони в больнице помогают — читки, перевязки… И пока не тронули… Марка «пролетарских поэтов и поэтесс».

— А моряки как?

Боб задорно тряхнул головой.

— Ну, мы-то совсем здорово окопались — «морские допризывники». Нам Военкомат даже эти, вот, две шлюпки дал. А кто знает, что под видом допризывников — Комбакин [11] «Комитет Баковой Интеллигенции» — прозвище моряков-скаутов. в полном составе?

— И это ваша общественная нагрузка — беспризорников катать?

— Ну да, — серьезно отозвался боцман. — Жаль ведь ребят. Хочется хоть что-нибудь для них сделать… и, знаете, презанятные и талантливые ребята там есть… Вот, сами увидите. Правда, конечно, и то, что слабые в таких условиях недолго и выживают. Вот Тамара — молодец. Она всегда с таких походов кого-нибудь в свой приют выудит. Так на-пару и действуем… Бои, — так сказать, добывающая, а герли — обрабатывающая промышленность.

— А часто катаете их?

— Да как сказать… Постольку, поскольку… жратва есть…

— А сегодня как?

— А вы на шестерке не видали? Под банками? Нет? Ну, сегодня у нас прямо пир горой будет. Вчера в Военкомате для проведение стрельбы пару винтов достали и дельфина под Херсонесом угробили… Да удалось еще из склада на «проведение допризывной подготовки» и картошки малость стрельнуть… Мало, конечно, но что-ж делать… В общем выйдет, что дельфина раза в четыре будет больше, чем картошки. Ну, да это — мелочи жизни… Мы-то люди не балованные, а эта мелюзга — и подавно… Ну, вот, кажись, и приехали.

— Суши весла! — раздалась команда. Блестящие мокрые лопасти протянулись над водой, и шлюпка, замедляя ход, плавно заскользила к берегу. Далеко сзади звучали всплески весел второй, более тяжелой шлюпки. Гребцы вытирали вспотевшие лбы и довольными голосами переговаривались о перспективах похода.

Несколько лет тому назад все эти теперь взрослые юноши стояли мальчиками в скаутских рядах. А теперь каждый из них — самостоятельный человек, ищущий своих путей во всем многообразии советской жизни. Но в этом походе мы опять — одна старая скаутская семья…

— Ну, охотники за черепами, пошли! — пошутил Боб, и мы вышли на берег.

Невдалеке, в метрах 20–30, у кучи цементных овальных труб шевелилось несколько групп беспризорников — детишки по виду 10–14 лет, грязные, худые, в самых разнообразных лохмотьях, из под которых пятнами мелькали полосы темного тела. Эти маленькие полуголые существа, шевелившиеся на грязной земле, как-то странно напоминали червей, извивающихся на куче падали. Я невольно вздрогнул от этой ассоциации…

— Бей на кон!

— Крой, Бога нет!

— Зажаривай, Хрен! — слышались возгласы из кучки.

— Это они на деньги играют, — шепнула мне Тамара. — Да у них-то, собственно, только два интереса в жизни и есть — воровать, да в карты играть…

При нашем приближении беспризорники прекратили игру и с подозрением уставились на нас.

— Если бы у нас была форма милиции, да пушки на боку, — сказал Боб, — они давно бы уже нырнули в свои трубы и поминай, как звали. Выкури-ка их оттуда!.. Ох, не любят они властей… Смерть… Ну, Тамара, «ловчиха душ», тебе слово.

— А ну-ка, ребята, — весело прозвучал голос Тамары. — Кто хочет на лодке прокатиться? На Учкуевку и обратно?..

Угрюмые, недоверчивые лица беспризорников остались неподвижными. Для них взрослые всегда представляли собой какую-то власть, какое-то насилие, попытку выбить из привычной колеи жизни куда-то в сторону тюрьмы, детских домов, распределителей, ГПУ, колоний, приютов, — словом, всяческой «дисциплины».

— Куды, куды? — с подозрением переспросил один мальчуган, одетый в рваный мужской пиджак, доходивший ему почти до пяток.

— Да, вот, в море, версты за три… Там поиграем, побегаем, покупаемся и приедем обратно.

— Ишь, ты… Умная какая выискалась!.. На пустое-то брюхо?.. Ишь, ты, цаца какая… Сама бегай… — ворчливо раздалось из кучи.

— Да у нас и продовольствие есть… Пообедаем там же… Да разве никто из вас с нами раньше не ездил?

На звуки разговора вылезли из трубы еще несколько ребятишек. Один из них, курчавый маленький мальчик, без рубахи, одетый в старые, бахромчатые «взрослые» штаны на веревочных подтяжках, радостно вскрикнул и подбежал к Тамаре. Его бледная замазанная сажей мордочка сияла.

— Опять поедем, тетя? Правда? — воскликнул он, — и меня возьмете?

— Конечно, конечно, возьмем, милый. Ты, вот, только скажи остальным, что мы поездим и обратно вернемся… Они, вот, не верят.

— Да это все с последними поездами приехали… Они не знают… А те, кто раньше были, в Ялту потопали — виноград доспел…

Он повернулся к остальным беспризорникам и, не выпуская руки Тамары, оживленно крикнул:

— Ребята! Ей Бо, тетка этая подходящая!.. Я ужо раз с ими ездил. Страсть, как хорошо! Песок, тама, как пух. Опять же и шамовка будет… Ведь будет, тетя, правда? — вопросительно повернулся он к Тамаре.

— Ого-го… — отозвался Боб. — Сегодня у нас прямо пир будет!.. Алло! — крикнул он в сторону шлюпки. — Серж… Колич! А ну, покажите-ка нашего кита.

Через несколько секунд над бортом шлюпки показалась темно-зеленая зубастая морда дельфина.

— Видишь, ребята, обед-то какой будет… И картошка есть.

— Да… — озабоченно-недоверчиво протянул изможденный узкогрудый еврейский мальчуган. — Знаем мы эти штучки! А, может, прямо в приют, альбо в милицию завезете… — он не закончил и хрипло закашлял, схватив себя за грудь.

— Да брось, хлопцы, дурака валять! — дружелюбно огрызнулся боцман. — Разве-ж мы похожи на мильтонов? [12] Милиционеров. Ни пушек у нас, ничего нет. Не в первый раз катаем… Едем, что там кочевряжиться!..

— А девченкам тоже можно? — спросил из мрака трубы какой-то хриплый голосок.

— Конечно, можно, — ласково ответила Тамара. — Вылезай-ка оттуда!

Из отверстие трубы показалась спутанная грива белокурых волос, и затем оттуда на четвереньках медленно вылезла девочка в рваном платье, с голыми руками. Она была так худа и истощена, что, казалось, порыв ветра свалит ее на землю. Худенькие, как спички, руки и ноги, ввалившиеся большие глаза, синие губы…

— Так верно — можно? — переспросила она, удивленно оглядывая нас.