Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)

— Конечно, можно, — мягко ответила Тамара. — Может быть, еще подруги есть?

Вместо ответа девочка наклонилась к отверстию трубы и крикнула:

— Манька, Аниська!.. Лезьте сюды! На дачу поедем!

Через полминуты из отверстие трубы вылезли еще две девочки, такие же худые и оборванные .

— А ты, Боб, сколько ребят можешь взять?

— Да на вельбот штук 6, да на шестерку еще с дюжину. Весят-то они все, что скелеты. Балласт пустяковый…

— Ну, вот, значит, 20 человек можем взять, — весело обратилась к беспризорникам Тамара. — Ну-ка, кто с нами?

— Я, я первый! — восторженно взвизгнул кудрявый мальчуган, все еще не выпуская руки девушки. — Возьмете меня?

— Ну, хорошо, хорошо, конечно. А вы, девочки, с нами?

— А что-ж? Думаешь, мы спугаемся? Где наша не пропадала? Едем что-ль, девчата? — обернулась она к подругам и смело шагнула вперед.

— А вы, ребята? Неужто сдрейфите перед девчонками? — подзадоривающе спросил боцман. — А ведь в дельфине-то, пожалуй, пуда с три будет. Вот пошамаем-то!..

Против соблазна сытно поесть не устояли вечно голодные желудки, и еще мальчиков 5–6 присоединилось к нам. Остальные недоверчиво, но уже с колебанием плелись сзади.

Рассаживая «пассажиров», Боб распорядился еще раз провокационно продемонстрировать тяжелую тушу дельфина. Сердца дрогнули.

— А ну, ребята… Еще места есть! Кто с нами?

Через несколько минут мы отчалили с «полным штатом». На банках, под ними, на дне шлюпки — везде расположились пестрыми пятнами представители «издержек революции», того миллиона беспризорников, которые очутились в грязи улицы в результате непрерывного голода и бесчисленных расстрелов.

— Вот они, «цветы жизни», «счастливые вздохи октября», — шепнула Тамара с какой-то болезненной усмешкой. — Как подумаешь о их будущем, так сердце разрывается.

— Да. Что и говорить. Дожили. За Россию стыдно. Для нас, мужчин, это прямо, как пощечина… Б-р-р-р-р… Ну, а скажите, Тамара, как здесь приюты работают?

— Да что… Прежде всего не хватает их. Вот, мы подсчитывали, поскольку это, конечно, поддается подсчету: вот, в одном Севастополе с окрестностями к осени этих беспризорников набирается больше тысячи. [13] По подсчетам жены Ленина. Н. К. Крупской, беспризорников в 1931 г. было около 2 миллионов человек. Конечный железнодорожный пункт, да и сезон — осень. А Севастополь — вроде распределительного пункта, они отсюда по всему побережью расползаются… Ну, так в приютах — их здесь, в городе три — человек 100–150 помещается, не больше. Да и состав меняется каждый день: ребята бегут во все ноги, через все заборы: ни еды, ни платья не хватает, воспитательной работы нет. Казенщина. Что-ж будет привязывать ребят к приюту, когда они в своих стайках летом всегда что-нибудь своруют и прокормятся?..

— Ну, а в вашем приюте-то как?

— У нас все-таки лучше, я там на службе, как воспитательница и со мной наши герли. И игры, и занятия, и праздники, и прогулки. Конечно, ребятам интереснее. У нас и побегов почти нет. Но я, вот, все боюсь, донесет кто-нибудь, что под видом лит-кружка — скауты, «гидра контрреволюции», ну, и скандал… Еще хорошо, что только выгонят… А то и отсидеть придется… Посмотрите, посмотрите, а дядя Боб, — прервала она. — И как это им все интересно… Прямо — дикареныши…

Действительно, оживленные лица беспризорников всюду высовывались из под банок, планшира и с любопытством смотрели на наших скаутов, на двигающаяся весла, на пробегающие мимо живописные берега.

— Суши весла… Шабаш… Ставь мачту… — послышались слова команды, и через несколько минут белая ткань паруса надулась свежим ветром. Поворот, и шлюпка вынеслась в открытое море.

— Ну, как ребята? Едем в Турцию, а? — шутливо спросил боцман.

— А нам все едино, — откликнулись равнодушные голоса. — Хужей все едино не будет… А где подыхать — какая заразница? Помоек там нет, что-ль, в твоей Турции? — и привычное ругательство «закруглило» одну из фраз.

— Ну, это уже не фасон! — серьезно оборвал Боб. — У нас ругаться нельзя.

— Чего это так? Уши, что ль, такие нежные ? — насмешливо спросил вихрастый круглоголовый мальчуган, виртуозно сплевывая за борт.

— Уши не уши, а у нас, брат, такие уж правила. У нас всегда, как кто выругался, так сейчас кружку воды за рукав…

Беспризорники засмеялись.

— Ишь ты, напугал! Да хоть ведро, нам то что? Заместо бани…

— Ну, вот и ладно! Париться, значит, и будем. А вы пока, ребята, выберите себе старшего, «генерала» вашего, чтобы порядок наводил.

— Верно, это дело! Да вот, нехай Каракуль будет, — раздались голоса. — К хрену твоего Каракуля!.. Сенька нехай!.. Сук в рот, твоему Сеньке!.. Каракуля!..

Партия Каракуля перекричала. Новый «генерал», крепкий курносый паренек, немного постарше, лет этак 15, одетый в женскую кофточку и длинные, доходившие до груди брюки, довольно усмехнулся.

— Ладно, черти… Я ужо завинчу вам гайки. Подождите… Кто только руганется, я ему, ангидрит его перекись марганца, такое сделаю…

— Го, го, го… — раздался смех со всех сторон. — Сам, вот, небось, выругался. Эх, ты, генерал! Кружку, ему, кружку! — донеслись отовсюду веселые голоса.

— Ничего брат, Каракуль, не сделаешь, — не удержался от смеха и боцман. — Подавай, братишка, пример: на то и начальство. Ленич, дай-ка с бака кружку.

— Ну, вот, стану я с вами тут дурака валять! — недовольно возразил «генерал». — Да разве-ж я ругался?

— А то как же? Уже забыл, что ль? Память, видать, у тебя с гулькин нос. А матом-то кто нас сейчас облаял?

— Да это-ж я так, по хорошему, заместо шутки. Наперед чтоб бодрость, да дисциплина была… Нешто-ж это руготня?

— А наше дело шашнадцатое… Обругал и кончено. Правила…

— Ладно, — внезапно рассвирепел Каракуль. — Хрен с вами! Пусть никто не скажет, что Ванька Каракуль — жулик, слову своему не хозяин! Давай сюда.

Он сердито вырвал из рук Ленича кружку и под общий злорадный хохот поднял руку и вылил воду себе в рукав.

— Ну, а теперь, дьяволы, держись, — угрожающе сказал он, поеживаясь. — Уж я вам теперь ни одного мата не прощу. Все море скрозь вас пропущу. Будете вы у меня бедные… Ангелочков с вас сделаю.

— Будя, Каракуль, трепаться-то. За собой лучше смотри! Воспитатель тоже выискался.

— Ладно, пой! Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела! Попомните вы «генерала Каракуля»!..

— А почему это тебя Каракулем прозвали? — спросил я.

— А это по моей специальности, — гордо ответил мальчик.

— По какой это специальности?

— Это он сзади у дам, которые зазевавшись, из пальта каракуль режет, — объяснил кто то.

— Как это?

— Да, проще простого! — самодовольно усмехнулся «генерал». — Ежели которое пальто каракулевое, или другое какое подходящее с царского времени у старых, значит, барынь или «совбурок» [14] Советская буржуйка. , ну, я, ясно, и слежу. Ну, а как дама эта, где у магазина станет или там с каким фраером [15] Человек, которого можно обворовать. лясы точит — я уж тут как тут… А у меня такая бритва есть — раз, раз и ваших нет, — кусок каракуля в кармане…