Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)

Так вот что обозначало приказание военного патруля «не выходить!»

Сегодня — ночь расстрелов…

Как-то, выходя из кремля, я столкнулся с низеньким человечком.

— Ба, товарищ Гай! Как живете?

Лицо Гая расплывается в улыбку. Еще бы! Наше знакомство началось с одиночной камеры на Лубянке… Это его довели до полусумасшествие и заставили подписать приготовленные следователями показания. Некоторые его приятели были расстреляны, часть ушла по тюрьмам и ссылкам, а его, уже ненужного свидетеля, послали в Соловки с приговором в 10 лет.

И здесь Гай своими глазами наблюдал оборотную сторону советской действительности.

— Ну, как дела, товарищ Гай? Да здравствует генеральная линия великой партии и социалистическое перевоспитание народа путем концлагерей?

— Да бросьте, т. Солоневич, — мягким тоном просит Гай. — Довольно насмехаться. Вижу я этот социализм.

— Ладно, ладно, раскаявшийся грешник, — шутливо говорю я, беря его под руку. — Чтобы окончательно избавить вас от иллюзий, давайте пойдемте со мной сюда, на кладбище. Я вам там кое-что покажу, что закрепит ваше раскаяние.

За кладбищем, у леса мы подходим к большой прямоугольной яме, вырытой еще осенью. Яма до половины чем-то наполнена, и это «что-то» полузанесено снегом…. Из под белого савана, наброшенного милосердным небом на этот страшный прямоугольник, синеватыми пятнами торчат скрюченные руки и ноги мертвецов…

Сколько их здесь, этих жертв бесчеловечного лагерного режима, безвременно погибших на этом забытом Богом островке?

В середине ямы, где порыв ветра сорвал снег, обнажен почти целый труп — изможденный, страшный, костлявый. А у самых наших ног из под снега высовывается голова с синими губами, искривившимися в страшной гримасе, и холодным блеском остановившихся зрачков.

— Вот цена «достижений революции»! — с горечью говорю я.

— Ax, оставьте, Солоневич, оставьте, — истерически вскрикивает Гай и лихорадочно тащит меня назад. — Зачем вы меня мучите всем этим?.. Боже мой! Не напоминайте мне никогда, что я был с ними… Я уже довольно заплатил за свою ошибку…

— Да, но за вашу ошибку, другие, там в ямe, заплатили еще больше!..

Полярный апрель… Наступили чудесные белые ночи. Еще холодные лучи солнца сияют до позднего вечера, и снег слепит глаза своей нестерпимой белизной.

Сегодня 23 апреля — день св. Георгия Победоносца. В прошлом году мы собрались вместе, но в этом году этот сбор особенно опасен… По лагерю прошла волна «зажима» и преследований контрреволюционеров.

Несколько недель тому назад группа священников, собравшаяся помолиться вместе, была арестована и посажена в изолятор по обвинению в контрреволюционном заговоре…

И на предварительном совещании мы, по меткому выражению Димы, решили отпраздновать наш день «не оптом, а в розницу» — ограничиться только посещениями друг друга…

На дворе — мороз и ветер. Северный полярный круг не шутит и не сдается весне. Я нахлобучиваю свою волчью шапку и отправляюсь в поход.

В нашем сарае Дима отплясывает какой-то замысловатый индийский танец, стараясь согреть застывшие ноги. Он только что принес из починочной мастерской несколько пар красноармейских лыж и продрог до костей.

— Ты это куда, дядя Боб? Ей Богу, в сосульку превратился!

— Надо, братишечка, ребят-то наших повидать…

— Ах, парадный обход! Постой, пойдем вместе. Вот только отогреюсь немного.

— Никак нельзя, Димочка. Пропуска для хождение по острову у тебя ведь нет. А теперь такие строгости — как раз в карцер угодишь. Да и тут кому-то нужно остаться…

— Ладно, ладно, катись, Баден-Пауль Соловецкий… Что-ж делать? Только ты там и за меня хорошенько потряси лапы ребятам…

Человек долга

Недалеко от нас к стене Кремля прислонилось маленькое здание — это наше пожарное депо. Ленинградский скаут Володя поступил в депо простым пожарным, но скоро зарекомендовал себя таким специалистом, что он теперь уже начальник пожарной охраны.

В дежурке — темно. Володя крутит ручку старого телефона и с трудом узнает меня. Лицо его помято, и на щеке полоса сажи.

Я молча протягиваю ему левую руку. Несколько недоумевая, он дружески пожимает ее, а потом, переводя глаза на зеленую веточку в петлице моей тужурки (по традиции русских скаутов 23 апреля каждый скаут должен в петлице иметь цветок или простую зеленую веточку) и радостно вскрикивает:

— А ведь и верно, черт побери… Ведь сегодня же двадцать третье! И как это я проворонил? Голова, правда, совсем заморочена; всю ночь не спал. Только что с пожара приехали! Деревянный барак у Савватьева горел. Сам знаешь, какие у нас порядки — ни воды, ни огнетушителей. Люди после работы спали все, как убитые, и дневальный, видно, — тоже… Там все лесорубы… Шестеро и сгорело, пока мы подоспели… Видишь, — сказал он, протягивая ко мне свои почерневшие от сажи и угля руки, — самому пришлось работать в огне…

— Да у тебя, брат, и на роже-то следы геройства…

Володя рассмеялся.

— А хорошо, что ты все-таки зашел, напомнил. Надо и мне нашу славную традицию выполнить.

Он оглянулся. На стенке дежурки висел портрет недавно умершего основателя ЧК, Дзержинского, отличавшегося фанатичной жестокостью. Портрет был окружен венком из золотых веток…

— Вот это кстати! Выручил, значит, «железный чекист» скаута!

Володя отламывает веточку от венка и, торжествующе улыбаясь, вдевает ее в петлицу тужурки.

— Пусть эта сволочь перевернется в гробу.

— Да он ведь в крематории сожжен…

— Ну, так пусть черти его в аду лишний разок за мой счет припекут… Тьфу, какие глупости в голову лезут, — сам над собой рассмеялся Володя. — Но в нашем положении даже шиш в кармане показать, и то приятно. Все-таки как-то на душе легче…

Его утомленное лицо оживляется лукавой усмешкой…

В маленькой комнатке ВПО (Воспитательно-Просветительный Отдел), окутанный табачным дымом и гомоном спорящих голосов, над столом склонился наш художник Игорь. Перед ним длинная полоса бумаги, на которой вчерне уже выведено: «Труд без творчества есть рабство». Игорь накладывает краски на буквы, изредка нервным движением откидывает со лба длинные волосы и от старания незаметно для самого себя высовывает кончик языка.

— Здорово, Игорь!

Среди окружающего шума, поглощенный своей работой, Игорь не сразу откликается. Я трясу его за плечо.

— Эй, очухайся, мазилка. Я к тебе с поздравлением пришел.

— Это дело, — ласково отвечает он, крепко пожимая мне руку. — В ответ на твое поздравление я тебя сразу же и ограблю, — Он быстрым движением выхватывает мою веточку и прикрепляет ее к своей рубашке.