Татьяна Лунгина - Вольф Мессинг — человек-загадка

Меня удивляло, что и сам Мессинг пытался поддерживать в публике официальную позицию в оценке собственных способностей, всякий раз подчеркивая, что он-де обычный человек. Что за этим крылось? Скромность или нежелание вызвать гнев Свыше?

Однако я не уверена, всех ли находящихся в зале мог он убедить в обыденности своего дара. Аида Михайловна рассказывала, что однажды во время его выступления какая-то экзальтированная женщина выкрикнула: «Ваня, да он же святой!!!»

Такого к себе отношения Мессинг не любил. Подозреваю все-таки, что таковы были пожелания высоких государственных инстанций: не вызывать у публики «нездоровых мистических настроений». Ибо как же можно объяснить (и не увидеть в том противоречия), что Мессинг недоволен был тем, что проходил он в концертных ведомостях по графе «артист».

— Разве я артист?! — часто патетически вопрошал Вольф Григорьевич. — Артист готовится к выступлению, изучает и репетирует роль. Он четко знает, что и как он будет говорить и делать, в какой тональности играть... Я же не играю, до встречи с индуктором я понятия не имею, о чем будет речь, какое задание мне приготовят экспромтом, почти молниеносно должен «войти в струю».

Действительно, парадоксальная ситуация! Не проводить же «Госконцерту» Вольфа Мессинга в своих бухгалтерских книгах — «Телепат. Первая категория. Ставка — 180 рублей за один сеанс мыслечтения».

Прошло семь лет. Наша дружба с Вольфом Григорьевичем все больше наполняла меня гордостью, но и то же время требовала от меня необычайной деликатности и такта, ибо я понимала, что имею дело с человеком редкой чувствительности, а потому легко ранимым. К тому времени мой сын Саша подружился с Мессингом и пользовался его расположением и благожелательством.

Я всегда старалась объяснить ему, что Вольф Григорьевич человек с необыкновенным даром и заслуживает потому особенно чуткого к себе отношения.

Нужно отдать сыну должное: он относился к Мессингу очень уважительно, но без заискивания, Саша никогда не был мальчиком-паинькой, энергии в нем было на троих и, давая выход этой энергии, он нередко расстраивал меня. Но на мои рассказы о его шалостях Мессинг реагировал добродушно, уверяя меня, что мой сын станет толковым и честным человеком. Конечно, такая похвала из уст Мессинга была бальзамом для материнского сердца.

Саша с ранних лет мечтал о профессии врача, и Вольф Григорьевич горячо и вполне серьезно одобрял его выбор, несмотря на то, что разговаривал тогда, в сущности, с ребенком. И я, со своей стороны, придерживалась той же позиции: рассказывала сыну о проведенных операциях, употребляя часто медицинские термины. Думаю, что мы с Мессингом вовремя сумели посеять в душе мальчика добрые семена. В то время Саша уже рос без отца, и Вольф Григорьевич старался смягчить эту психологическую травму в сознании мальчугана, уделяя ему много внимания и часто беседуя с ним.

Те несколько лет мне запомнились как относительно тихое и спокойное время для обеих наших семей. Но безмятежная жизнь ни у кого не длится бесконечно. Внезапно на жизненном горизонте появляются тучи и наполняют душу болью и тоской.

Заболела Аида Михайловна — злокачественная опухоль молочной железы. И снова клиника, опять лекарства и вновь тревоги.

После ампутации всей молочной железы началось длительное консервативное лечение. Нет сомнения, что Мессинг предвидел печальный исход. Он впал в меланхолию. В семье ощущалось тягостное напряжение. Ираида Михайловна всецело была занята больной сестрой. Допоздна просиживала у ее постели, выполняя все предписания врача и указания самого Мессинга. И болезнь, радикального лечения которой не найдено и поныне, вдруг была приостановлена на время.

Я искренне восхищалась Аидой Михайловной. Каким духом нужно было обладать, каким оружием она вооружилась для жизни? В перерывах лечения химио- и рентгенотерапией сопровождать Мессинга в его гастролях и продолжать быть ведущей на его сеансах! Но во время поездки в Горький она окончательно занемогла и в сопровождении медицинской сестры пароходом была отправлена в Москву.

Она даже не смогла уже спуститься сама по трапу, и Вольф Григорьевич вынес ее на руках. Так прервалось их волжское турне — последнее в ее жизни. Состояние ее было столь тяжелым, что и на пароходе ей постоянно делали инъекции, чтобы только живой довезти до Москвы.

На сей раз Вольф Григорьевич в госпиталь ее не положил. Он понимал — незачем. Он знал, что это конец. А все началось много лет назад, в Тбилиси, когда он сказал Аиде Михайловне, что с этой болезнью шутить нельзя... Да и сама она понимала, что погибает. Отсчитывая свои последние дни, она пыталась убеждать Мессинга, что все будет хорошо, что все обойдется. Даже в таком состоянии проявлялся ее альтруизм.

Ей создали в доме обстановку полнейшего покоя. Без нужды в дом никто не входил, но жизнь угасала на глазах.

Однажды навестить больную пришли академик Блохин — директор Института онкологии — ученый-исследователь, блестящий хирург, который и оперировал Аиду Михайловну, и академик Кассирский, очень уважаемый Вольфом Григорьевичем. Терапевт-гематолог с мировым именем, Кассирский, как и другие, не мог объяснить феномен Мессинга. Кстати, у Кассирского дома велась любопытная традиция: приходившие к нему в гости знаменитости должны были оставить на большой белой скатерти свои автографы, а потом по факсимиле делалась вышивка черными нитками, Подпись Вольфа Мессинга красовалась в центре и вышита была красными нитками.

Было начало июня — любимое время года Аиды Михайловны. После дождя в окно проникал аромат цветущих лип. Их было много под окнами квартиры. У постели больной в тягостном раздумье сидели оба светила медицины, словно испытывали чувство вины перед Аидой Михайловной за безуспешное лечение. В доме все еще жила медицинская сестра Антонина Алексеевна Фролова, сопровождавшая больную из Горького. Вместе с Ираидой Михайловной она неусыпно находилась у постели умирающей женщины.

Потом, чтобы не утомлять Аиду Михайловну, все перешли в кухню, небольшую, но уютную. Никому не хотелось уходить. Вольфа Григорьевича нельзя было оставлять одного с его мыслями о смертельно больном, самом дорогом и любимом человеке. У него во всем мире не было больше ни одной родной души. Уничтожая целые народы ради торжества своей сумасшедшей идеи, Гитлер уничтожил и всех родных Мессинга.

Вольф Григорьевич не мог усидеть на одном месте, часто вставал и ходил взад-вперед.

Молчание нарушил академик Блохин:

— Вольф Григорьевич, дорогой мой, не нужно так переживать... Знаете, бывает так, что больному плохо, а потом вдруг наступает улучшение и больной живет долго и в приличном состоянии здоровья... Я помню...