Гевара Че - Дневник мотоциклиста: Заметки о путешествии по Латинской Америке

Так мы преприятно провели день: позабыв обо всех заботах, купались в речке, много и вкусно ели и пили чудесный кофе. К сожалению, все кончается, и вечером следующего дня инженер — а наш хозяин был инженером — нашел спасительное средство, которое было не только действенным, но и чрезвычайно дешевым: появился некий служащий путей сообщения, пообещавший доставить нас прямиком до Лимы. Для нас это была блестящая перспектива, поскольку мы уже предвидели конец своих странствий и хотели добраться до столицы, чтобы улучшить свое положение, а потому заглотили наживку вместе с крючком.

Тем вечером мы забрались в кузов грузовичка, и после жуткого ливня, вымочившего нас до нитки, нас высадили в два часа ночи в Сан-Рамоне, находившемся меньше чем на полпути до Лимы; приятель инженера попросил нас подождать, пока он сменит грузовик, и, чтобы мы не слишком его подозревали, оставил с нами своего спутника. Этот последний минут через десять отправился за сигаретами, и к пяти часам утра парочке аргентинских умников пришлось разговляться одной горькой действительностью, свидетельствовавшей о том, что нас надули по всем статьям. Мне хотелось только, чтобы, если это не была еще одна ложь, шофер действительно погиб, пронзенный рогами быка (пузатый говорил, что… но он производил впечатление такого хорошего человека, что мы ему во всем поверили… даже в том, что он пошел менять грузовик). Когда до рассвета оставалось уже совсем немного, мы заприметили парочку пьяных и разыграли свой великолепный номер с «годовщиной». Послушайте, как это делается:

1) Первым делом с силой произносится ключевая фраза, к примеру: «Эй, приятель, чего ты там копаешься, кончай свои глупости!» Жертва навостряет уши и немедленно начинает расспрашивать, кто ты такой и откуда здесь взялся: завязывается беседа.

2) Вы начинаете задушевный рассказ о перенесенных трудностях, задумчиво устремив взгляд вдаль.

3) Тут вмешиваюсь я и спрашиваю, какое сегодня число, кто-нибудь говорит какое: Альберто со вздохом произносит: «Нет, ты посмотри, какое совпадение — уже ровно год». Жертва спрашивает, какой такой год, и получает ответ: год с начала нашего путешествия.

4) Альберто, еще больший бесстыдник, чем я, испускает душераздирающий вздох и произносит: «Какая жалость — оказаться в таком положении, что даже не отметить дату» (он говорит это, как бы доверительно обращаясь ко мне); жертва моментально предлагает материальную помощь, скоро мы становимся запанибрата, говорим, что никогда не расквитаемся с этим долгом и т. п., и наконец соглашаемся.

5) После первой рюмки я наотрез отказываюсь выпить еще хоть каплю, и Альберто начинает надо мной насмехаться. Угощающий сердится и настаивает, я продолжаю отказываться, не объясняя почему. Тип настаивает, и тогда я, сгорая со стыда, признаюсь, что в Аргентине принято пить под закуску. Количество закуски теперь зависит от выражения лица клиента, но в целом это прием испытанный.

Точно такую же сценку мы разыграли в Сан-Рамоне и, как всегда, сумели подкрепить огромное количество выпитого кое- чем более основательным. Утром мы растянулись на берегу речки, окруженные очень красивым пейзажем, но наше эстетическое чувство не улавливало красот природы — вместо этого нам повсюду мерещилась еда. Неподалеку, за изгородью, виднелись апельсиновые деревья; при виде запретных плодов мы испытали жестокое разочарование — во рту ощущался кисловатый привкус апельсинов, но затем голод разыгрался с новой силой.

Вконец оголодав, мы решили отбросить остатки стыдливости и направились прямиком в больницу. В этот раз на Альберто напала странная робость, и произнести певучим голосом краткое дипломатическое слово пришлось мне.

— Доктор, — обратился я к находившемуся там врачу, — я студент медицинского факультета, мой друг — биохимик, мы оба аргентинцы и страшно проголодались. Мы хотим есть.

Застигнутый врасплох этой лобовой атакой, бедняга доктор угодил в цель, отдав распоряжение накормить нас в той же гостинице, где кормился сам; мы были неумолимы.

Не поблагодарив доброго доктора, потому что Альберто все еще было стыдно, мы стали ловить попутку и поймали. Теперь мы катили прямо в Лиму, удобно устроившись в кабине шофера, который время от времени останавливался, и мы втроем пили кофе за его счет.

Мы медленно ползли вверх по пролегавшей по скальному карнизу дороге — уже не бывает, — которая зародила в нас сомнения в правильности выбора, а шофер между тем с воодушевлением рассказывал историю каждого высившегося при дороге креста, когда неожиданно мы ухнули в огромную выбоину посреди дороги, не заметить которую мог только слепой; страх, что тип впервые сел за баранку, вновь начал терзать нас, но по здравом размышлении мы решили, что такого не может быть, потому что в этих местах, если ты не оказывался великим водилой, тебя тут же увольняли без выходного пособия. Терпеливо и тактично Альберто стал допытываться правды: выяснилось, что однажды грузовик нашего знакомого перевернулся, с тех пор у него село зрение, и он не пропускает ни одной рытвины. Мы попытались втолковать ему, насколько опасно для него самого и людей, которых он везет, управлять машиной при таких обстоятельствах, но шофер был невозмутим: это была его работа, и хозяин не спрашивал, как он доехал, а только доехал ли, и водительские права обошлись ему недешево, потому что пришлось дать в лапу, чтобы их получить.

Хозяин грузовика поехал дальше и проявил готовность довезти нас до самой Лимы, но мне, сидевшему посередине, приходилось прятаться всякий раз, когда мы проезжали полицейский контроль, потому что так ездить запрещено. Владелец машины тоже оказался хорошим человеком и дал нам кое-какой еды, которой должно было хватить до столицы, но до этого мы проехали через Ла Оройю — шахтерский центр, который мы хотели было осмотреть, но не смогли, так как ехали очень быстро.

Городок расположен в четырех тысячах метрах над уровнем моря, и по его общему виду можно догадаться, как тяжела шахтерская жизнь. Из огромных труб поднимались ввысь облака черного дыма, отчего все вокруг было покрыто гарью, и лица прохожих шахтеров были тоже продымлены этой древней печалью, объединяющей все в однообразно серую картину, идеально сочетавшуюся с пасмурными днями в горах. Когда стоял еще день, мы проехали наивысшую точку пути, расположенную на 4853 метрах над уровнем моря. Даже днем было очень холод но. Закутавшись в дорожное одеяло, я смотрел на расстилавшуюся вокруг панораму и во весь голос выкрикивал обрывки стихов, убаюканный равномерным ворчанием мотора.

В ту ночь мы остановились недалеко от столицы, а рано утром были уже в Лиме.