Борис Громов - Ограниченный контингент

Почти все дела по выводу были уже завершены. Солдаты и офицеры разведывательного батальона, кроме тех, кто стоял на постах, готовились к завтрашнему маршу — проверяли технику, подшивали подворотнички. Многие ходили по пояс раздетые — выстиранная форма висела на спинках кроватей и ждала своего часа. Мне почему-то показалось, что многие разведчики, точно зная, что утром война для них закончится навсегда, наслаждались своим положением последних оставшихся в Афганистане. Будь их воля, они, наверное, согласились бы пожить вот так здесь еще пару дней.

Остаток дня проходил как-то неопределенно и долго. Даже обедать не хотелось — первое есть не стал, на второе была перловая каша и, как всегда, чай.

Хайротан в течение всего времени нашего пребывания в Афганистане был одной из крупнейших перевалочных баз. Все девять лет войны сюда без перерыва шли вагоны с военной и гражданской техникой, продовольствием и медикаментами. Мне ни разу раньше не приходилось бывать на таких базах. Напоследок захотелось посмотреть — что же и как там хранится. Мы договорились с ее начальником — местным афганцем — о небольшой экскурсии.

Склады в Хайротане занимали огромную площадь — недели не хватит на то, чтобы все осмотреть. Сама база была поделена на два сектора — гражданский и военный. Чего там только не было! Помню, нас подвели к крытому вагону. Сопровождавший нас афганец на отличном русском языке сказал, что пломбу на этом вагоне он вскрыл лишь несколько дней назад. Оказалось, что с 1979 года в нем хранились кондитерские изделия. Все это время леденцы, до которых ни у кого не дошли руки, таяли по соседству с Термезом — в нескольких километрах от полюса тепла. Рядом хранились непонятно для чего отправленные в Афганистан тракторы, садовые коляски, шифер, цемент, сахар, мука. Не десятки, а сотни тысяч тонн того, в чем наша страна сама испытывала недостаток.

Афганец был распорядительным мужичком. Он искренне сожалел, что мы уходим. Через день-другой основная дорога на Кабул окажется закрытой. Дескать, и при нас им было тяжело отсюда что-то вывезти — вон сколько осталось. Теперь же все будет растащено: охрана базы передается правительственным войскам Афганистана. А как они «охраняют» — он прекрасно знал. И мы тоже.

После возвращения в расположение батальона я приказал построить всех свободных от службы солдат и офицеров. Мне хотелось посмотреть, как они готовы к завтрашнему дню. Батальон должен был начать движение по моей команде в половине десятого утра. От нашего последнего места расположения до границы не больше километра. Они должны были пройти этот участок, пересечь мост, выйти на большой плац в Термезе, построиться там и ждать меня.

Я на бронетранспортере, а это была командно-штабная машина, оборудованная специальными средствами связи, должен был переходить границу самым последним. Позже, когда закончилось построение, я попросил тщательнейшим образом проверить этот бронетранспортер, чтобы, не дай Бог, он неожиданно не заглох на мосту.

Подоспел ужин. Под треск небольшого транзистора посидели перед тарелками с жареным хеком, подумали-погоревали. На душе стало как-то пусто. Во всяком случае, у меня. Схлынула приподнятость последних дней. Впереди была полная неизвестность, а позади — пустота, какой-то провал.

На территории полка стояло несколько сборно-щитовых домиков, обычных казарм. В одном из них, отведенном для командующего, я и провел свою последнюю ночь в Афганистане. Не спалось. Я не хотел думать о том, что пришлось здесь увидеть и пережить. Но независимо от желания одно за другим в памяти всплывали лица. Много лиц. И выживших, и тех, кто погиб в этой стране.

В последние недели я все чаще размышлял о своем будущем. И чем ближе было окончание войны, тем более отчетливо возникала необходимость как-то налаживать свою теперь уже мирную жизнь. Бесконечно долго жить без сыновей я не мог — парни должны иметь рядом отца. Но я прекрасно знал, что командующий войсками округа постоянно находится на службе. Младший же, Андрей, должен был пойти тогда во второй класс.

Моя мирная жизнь могла стать полной лишь в том случае, если бы рядом находился близкий и любимый человек. Я счастлив, что в лице Фаины обрел такого человека. Она очень красивая и умная женщина, с доброй душой и чувством любви и заботы о детях, родных и друзьях. Могу сказать и о том, что однажды, уже после войны, Фаина спасла мне жизнь.

Примерно в четыре утра я все-таки задремал, хотя сном это назвать было нельзя. Я всегда вожу с собой будильник, но на этот раз проснулся раньше, чем он зазвенел. Не проснуться в этот день было нельзя. В батальоне, видимо, спали так же, как и я. Около пяти утра уже начали прогревать двигатели, ходить, шуметь, смеяться. Кто-то затянул песню.

Последние посты охранения сняли еще до завтрака. Кто-то тогда пошутил: «Что ж, теперь придется обходиться без защиты с южной стороны».

В начале девятого я позвал адъютанта, чтобы он со всех сторон осмотрел меня в форме. Он долго смотрел оценивающим взглядом и в конце концов кивнул головой — нормально.

В это время батальон уже был готов к движению. БМП стояли ровно друг за другом, находившимся рядом солдатам оставалось только запрыгнуть на них. Я приказал построить батальон. Зная о том, что нам уже не придется встретиться, я поблагодарил их за все и сказал, что в этот особенный день разведбат 201-й дивизии войдет в историю как последнее подразделение советских войск, покинувшее территорию Афганистана. Тогда я еще не предполагал, что через четыре года этой дивизии снова придется выдерживать колоссальную нагрузку, но на этот раз уже на территории Таджикистана.

Мы еще раз уточнили порядок и скорость движения, особенно по мосту. На советском берегу, в Термезе, нас встречало очень много людей, среди которых были и родственники погибших солдат и офицеров. Некоторые из них, получив извещения и даже похоронив своих близких, все равно надеялись: вдруг он живой, вдруг сейчас выйдет? Чтобы никто случайно не пострадал, я приказал двигаться по мосту с минимальной скоростью.

Батальон занял свои места на технике, а я прошел пешком вдоль всего строя. Мой бронетранспортер стоял в начале колонны. Я смотрел на него с еле сдерживаемой радостью. Огромный груз с плеч был уже свален. Мне никому не нужно было звонить. Даже если бы захотел — все равно нет связи. Ни ЗАСа, ни ВЧ — ничего. В моем распоряжении здесь, в Афганистане, вместо множества телефонных аппаратов осталась лишь одна трубка радиосвязи на БТР. И батальон всего один…

Поднявшись на БТР и наблюдая за последними приготовлениями к маршу, я подумал, что такой армии, как 40-я, уже никогда не будет. Такой уникальной. Не только с точки зрения специфики выполняемых задач. Таких людей уже не собрать. И я оказался прав.