Надежда Кожевникова - Незавещанное наследство. Пастернак, Мравинский, Ефремов и другие

Вернемся к началу девяностых. К их эйфории. Ну у кого тогда не кружилась голова? У меня тем более, при ослабленном девятилетним отсутствием в стране иммунитете. Вынуждена об этом напоминать, так как все же не врожденной дефективностью вызвана была моя дурацкая, как мне сейчас кажется, решимость бросаться на ветряные мельницы, с шашкой картонной наголо.

Итак, девяносто второй год. На его излете, в конце декабря, как новогодний подарок, мне в руки, скажем, случайно попал документ – копия договора о совместной деятельности, в те, еще с флером приличий, времена, весьма впечатляющий. Согласно этому договору Российская государственная телерадиовещательная компания «Останкино», в лице Генерального директора по международным связям, на тот момент вновь ставшего зампредом, В. Лазуткина, директора Телерадиофонда Ю. Корнилова, предоставила исключительные права на использования всего архива звуко-видео записей американской корпорации U.S.S.U. Arts Group, Inc. Договор был подписан 22 января 1992 года, но скромно замалчивался. Слухи о нем просочились, но не с нашей, а с американской стороны: Тристан Дел, председатель U.S.S.U. Arts Group, Inc., не смог сдержать удовлетворения проведенной операцией, и о его ликовании сообщила газета "Лос Анджелес Таймс". Газетная вырезка прилагалась к копии договора.

Думаю, все знают, но все же хочу напомнить, что архив Гостелерадио – сокровищница, собираемая более полувека. Сотни тысяч фонограмм, документальных съемок выступлений выдающихся артистов разных поколений. Для российской культуры – Алмазный фонд. И вот, соответственно договору, выходило, что доступ к нему получить можно будет только обращаясь за океан, к Тристану Делу и Сиднею Шарпу. Абсолютные права на распоряжение архивом американской корпорация предоставлялись на семь лет. Кроме того она имела право выдачи лицензии третьим сторонам, и тут срок не оговаривался: навсегда, что ли?

Конечно, в сопоставлении с тем, что в дальнейшем произошло, и в каких масштабах, какие капиталы утекли и продолжают утекать из страны, всего-то архив, всего-то звукозаписей – пустяк, мелочь. Но тогда, при начальных, боязливых этапах «прихватизации», такая «мелочь», обнаружившись, воспринималась иначе, вызывала другую реакцию. Журналистское, как это называлось, расследование еще не превратилось в пустой звук. Как и общественное мнение, и такие понятия, как репутация, долг, честь.

Теперь бы я не ввязалась в такую историю, не стала бы ворошить муравейник, раздувать кадило, ввязывать столько людей, да никто бы и не откликнулся. И редактор газеты, где тогда работала, вряд ли сказал бы: как напишешь, сразу ставим в номер, успеешь ко второму января? А было тридцатое декабря.

Смешно, нелепо, как тогда встретила Новый, 1993 год. Дом полон гостей, а я, только отзвучали куранты, засучила ногами от нетерпения засесть за компьютер. Но никто на мои судороги внимания не обращал, пока все не съели, не выпили, не оттанцевали, и лишь на рассвете, когда за последним из гостей закрылась дверь, наконец получила возможность удовлетворить свою страсть. Ну не дура ли?

А прежде, вместо того чтобы, как приличествовало хозяйке, стоять у плиты, висела на телефоне, обзванивая десятки людей. Музыкантов, звезд, виртуозов, многих из которых знала еще со школы, Центральной музыкальной при консерватории, о других писала, так что врывалась по их домашних номерам нельзя сказать что с улицы. О договоре, мною нарытом, никто из них не знал. Не знал и тогдашний, на момент его подписания, глава «Останкино» Е. Яковлев. Не оповестили зампреда, курирующего радиофонд, А. Тупикина. В полном неведении был и директор Государственного Дома радиозаписей И. Леонов. И редактор студии развлекательных программ «Останкино» В. Куржиямский.

Кстати, когда меня, разнуздавшуюся разоблачительницу, пригласили, то бишь вызвали на «ковер» к зампреду Лазуткину, и я ожидала аудиенции в предбаннике его огромного, начальственного кабинета, вдруг забегали секретарши. Выяснилось, что Куржиямский, при нашей беседе обещавший присутствовать, не придет. Никогда и вообще никуда. Я с ним условилась об этой встрече накануне, в 8.30 утра, 26 января. Но угораздило его выйти прогуляться с собачкой, и в подъезде собственного дома он был убит. Такой вот звоночек. Черед Листьева еще не настал. И я, балда, не увязала никак свою расследовательскую прыть и эту смерть. Казалось, совпадение. Ой ли?

Увы, без Куржиямского, в кабинете Лазуткина со стороны «Останкино» присутствовали он сам, Анатолий Андрианов, Юрий Корнилов, юрист Виктор Жарков, хотя уже не как недавний сотрудник «Останкино», а представляющий интересы американской корпорации, работающий у Тристана Дела, еще какие-то дамы с блокнотами. А с другой, как единственный оппонент, я. Выложив перед собой диктофон, задавала вопросы, полагая, что ну очень каверзные. Вроде того, что в свое время, когда Гостелерадио попыталось купить у компании Си-би-эс кассету с концертом Гилельса, те такую сумму заломили, что пришлось отступиться. А теперь свой же, то есть государственный фонд отдают скопом, как валовый продукт. Всего Гилельса, Когана, Рихтера, Ойстраха – 800 часов звучания – уже передали американской стороне. И какой же должен быть куш, если, к примеру, минута звучания в эфире пианиста Николая Петрова расценивается на телевидении (по тогдашним, на 1993 год ценам) в 25 тысяч рублей, – столько было запрошено для готовящейся о нем телепередаче. Ну и дальше, в том же роде, ликуя, что припираю останкинское начальство к стенке.

А теперь вот всплывает цепкий, изучающий взгляд Валентина Валентиновича Лазуткина. Он – не Гусинский, но смышленость, деловую хватку тоже проявил вполне. Нынче владеет акциями телекомпании в очень весомой, серьезной доле. А другой зампред, А. Тупикин, мой единомышленник, соратник по борьбе, существует на пенсионное пособие. Знаю, ведь когда звонила ему из Штатов, сказал в сердцах: "Я старый дурак!" А я?

Впрочем, какая могла быть у меня дилемма? Получить взятку и заткнуться? О, тут нюансы. Взятку не всякому дают. И у дающего, и у берущего сработать должно тончайшее чутье, причем взаимно. Мне – не предложили. Лазуткин, думаю, не просто так меня изучал, а оценивал, прикидывал, на сколько, на какую сумму тяну. И решил: бесполезно, нет смысла. Пожалуй, был прав. С облегчением улыбнулся. Пожал мою честную руку и из кабинета выпроводил. Чутье, – он был из комсомольцев, так начинал карьеру, – не подвело. Как и Тристана Дела, американского гражданина, но с нашими, российскими корнями.

С ним я встретилась в гостинице "Президент отель", бывшей партийно-номенклатурной «Октябрьской», где он снимал апартаменты. Объяснял, что понятия чести для него превыше любой материальной выгоды. Так он воспитан, такой у него менталитет. Изначально, еще до заключения договора, имел намерения учитывать права исполнителей в соответствии с международной практикой. Но почему же об этом ни полслова в подписанном им документе? Обиделся, разволновался. Да как я могу, в чем его, благороднейшего, подозреваю?! Он ведь и фонд в помощь молодым дарованиям задумал, и наследниками умерших музыкантов озабочен. А прежде всего для него важна культурная, эстетическая перспектива данной акции. Западный мир получит широкое, как никогда, представление о русской исполнительской школе, узнает имена, прежде известные лишь узкому кругу специалистов. Это будет антология, называющаяся "Золотые сокровища". Золотые, при конвертации в доллары? Охотно верю. Общение с Делом происходило уже при двух включенных диктофонах, у него свой, у меня свой. На прощание улыбкой меня одарил, очень похожей на лазуткинскую. Интересно, теперь интересно, что они оба про меня думали? Хотя догадываюсь. Впрямую высказался редактор газеты, когда я ему принесла очередной, на ту же тему, материал