Павел Огурцов - Конспект

— Меньше десяти процентов.

— Ну, это допустимо... Фасады... могут быть... Перспективка... Домик вполне приличный. Ну что ж, можете, как это у вас говорят, гнать начисто. Генеральный план участка еще не придумали? Не оставляйте на последний момент, а то сделаете тяп-ляп и испортите хорошее впечатление. — Он пересаживается за следующий стол и оттуда вдруг снова обращается ко мне:

— Петя, вы никакую литературу так и не смотрели?

— Не смотрел.

— А планировка получилась по одной из самых распространенных схем.

Раздается смех и возгласы: «Изобрел велосипед»... «Стоило время тратить?»... «А где же принципиально новое?»...

— Стоило ли время тратить? — переспрашивает Бергвальд. — А я вам говорю: стоило.

Петя получил такой навык, который ему пригодится. Я вам, Петя, вот что посоветую на дальнейшее: ищите свою идею, а разные частности, детали можно брать готовые.

Бергвальд любил поговорить — это было его слабостью. Ася сказала о нем: наша душечка-тарахтушечка, и это стало его прозвищем.

Подходит к концу очередной курсовой проект. Назначено время выставки. Большинству студентов, как всегда, не хватает одного дня. Многие забирают проекты домой, заканчивают их ночью, а то и к утру. Через несколько дней будет вторая выставка — для тех, кто не успел к первой. За опоздание к первой выставке оценки не снижаются и стипендию не снимают, неприятности — за опоздание ко второй. Но вот проекты выставлены в большой аудитории, ряд у стены на сдвинутых столах. Тихонько входят несколько младшекурсников и, тихо переговариваясь, рассматривают проекты. Один за другим появляются наши руководители и другие архитекторы. Наконец, входят заведующий кафедрой, декан и еще архитекторы. Однажды кто-то при их входе подал команду: «Встать! Суд идет!» Команда пришлась ко двору, теперь ее подает кто-либо из входящих, и все улыбаются.

Процедура рассмотрения проектов имеет варианты. Иногда она начинается с того, что мы по очереди защищаем свои произведения — даем пояснения, отвечаем на вопросы и выслушиваем замечания. В отличие от других архитекторов декан отмечает только недостатки проектов и, если не находит более существенных, то можно услышать как он, рассматривая, к примеру, планшет Короблина, говорит: «У вас цвет умирающей обезьяны». Потом нам предлагают удалиться и, если мы медлим, задерживаясь то у одного, то у другого проекта, нас подгоняют: «Чего вы ищете? Поторопитесь»... «Не тяните время, ваши проекты от этого лучше не станут»... «Выметайтесь! Суд остается на совещание»... Проходит много времени, а может быть — кажется, что много, и нас приглашают войти. На проектах уже стоят оценки, заведующий кафедрой с указкой в руке говорит о достоинствах и недостатках каждого проекта. Иногда процедура начинается с того, что заведующий кафедрой ждет, и чувствуется, что нетерпеливо ждет, пока некоторые архитекторы, причем — одновременно, задают вопросы авторам проектов, и, спросив «У вас все?», предлагает нам удалиться. Потом нас приглашают, иногда всех, чаще по одному, и начинается защита. Заведующий кафедрой, советуясь с другими архитекторами, делает заключение по проекту и выставляет оценку.

Выставлены проекты железнодорожного вокзала. Выставка вторая. Наконец, вызывают меня. Заведующий кафедрой говорит:

— Образ вокзала найден. Без надписи, без вывески, без этого поезда сразу видно, что это вокзал. Скажу откровенно, образ у вас выявлен лучше, чем в других проектах. Нет претензий к деталям фасада — их ритм работает на образ. Хорошие пропорции. Планировка помещений логичная и четкая. Можно было бы вполне поставить отлично, если бы не подача проекта: бледно, анемично. Ставим вам четыре. Это обидно и вам, и нам. Работайте смелее, больше рисуйте, набивайте руку.

Самые высокие у нас на курсе, наши правофланговые — Сережа Костенко и Митя Бураков. Костенко хорошо рисует, хорошо проектирует, хорошо идет по всем предметам, получая только отличные оценки, но, в отличие от Бугровского, учится легко, без видимого напряжения. У него красивый баритон, он хорошо поет, и пережил колебания — куда поступать — в консерваторию или на архитектурный факультет. Бураков слабенько рисует, слабенько проектирует, кое-как сдает зачеты и экзамены, и в глазах его — поволока с ленцой. У него — набор изречений. На экзамене, сидя над билетом с вопросами, вдруг произносит: «Засели мы в траншею»… У него поесть называется — погонять по столу. Костенко и Бураков в общежитии одно время жили вместе и дружили. Мало кто в институте получал прозвище, они — имели: Костенко — Жираф, Бураков — Удав. Когда их называли вместе, то говорили — Жираф и Удаф.

Разрабатываем проект жилого квартала в центре Харькова, на берегу речки, со сносом малоценных домов. Жираф, как всегда, защитил проект на первой выставке с оценкой — отлично. Удав с проектом застрял и заканчивает ночью в общежитии накануне второй. Осталось на перспективе покрасить речку. Удав будит Жирафа, просит его нарисовать на речке пароход, а сам отправляется в дежурный магазин за магарычом. На выставке Удав выставляет проект в последний момент. На перспективе по улице между тротуарами течет речка, а по ней идет пароход. Возбужденный гул голосов обрывается: начинается защита проектов. Доходит очередь до Удава. Кто-то из архитекторов спрашивает:

— Это что у вас, Венеция? Удав разводит руками и смущенно улыбается.

— Небрежный мазок кисти.

Квартал решен прилично, проект зачтен, не помню с какой оценкой. После выставки Жирафа окружили.

— Зачем ты это сделал?

— Что я сделал?

— Пустил Удаву пароход по улице.

— Да это я спросонья. Вскоре Удав где-то снял угол и выбрался из общежития.

На младших курсах теоретическую механику и следующую за ней цепочку технических дисциплин, — казалось, конца им нет, — читал Александр Павлович Кулаков. С первых же лекций мы учуяли его требовательность, и это вызвало наше уважение, и одновременно — добродушную снисходительность к проявлениям, как теперь говорят, возрастных особенностей большинства студентов, и это обеспечило нашу к нему симпатию.

— На этот вопрос, — говорит Александр Павлович, — нам ответит Добнер. Добнер поднимается.

Садитесь. Отвечайте сидя. Добнер садится, а сзади него раздается тихий, но настойчивый голос Виталия Кудрявцева, одного из самых младших:

— Гриша, встань! Гриша, встань! Гриша, встань!.. Гриша встает.

— Да садитесь! Отвечайте сидя. Гриша начинает садиться, а сзади уже несколько голосов скандируют:

Гриша, встань! Гриша, встань! Гриша, встань!.. Гриша, опершись руками о стол, стоит согнувшись и не знает, что ему делать: садиться или выпрямиться.

— Зачем вы заставляете его вставать? — спрашивает Александр Павлович. Так ему легче думать, — отвечает Витька Кудрявцев.