Павел Огурцов - Конспект

Работа, конечно, всегда найдется, но это далеко не то, что хотелось бы. Да и что за условия работы, если власти не хотят или боятся не только отстаивать, но даже поднимать вопросы, необходимые для нормальной жизни! В эти дни намерение уехать, если будут строить не город, а временные поселки, укрепилось и, независимо от моей воли, мысли то и дело сосредотачивались на том, как это осуществить.

Надо написать Головко. Хорошо бы узнать его домашний адрес, чтобы письмо не регистрировалось как официальное. Попросить об этом Лидию Николаевну? Можно поставить ее в неловкое положение. Написать ей, объяснить, в чем дело, и попросить передать Головко приложенное письмо? И это неудобно. Просто попросить у нее совета? Какое у меня право обременять ее своими заботами? Да и не только в этом дело!

Одновременно со схемой генплана Запорожья рассматривали мои работы по Осипенко и Мелитополю, и, надо полагать, Дмитриевская их видела. Градостроителей не хватает, а от нее слышал, что не хватает их и в Гипрограде, и вдруг она, получив мое письмо, порекомендует своему руководству взять меня на работу. Более интересного дела для меня нет, но после того, что я пережил в их архиве и в последующие недели, хотя и прошло более четырех лет, работать там я и сейчас не смогу. Глупо, конечно, такое может случиться и теперь, со мной и с кем угодно, когда и где угодно, и Гипроград со своим архивом не хуже и не лучше других мест. Так-то оно так, но заставить себя там работать я все равно не смогу. Что же мне делать? В наше страшное время, если еще не будет и работы для души, то как и чем жить?

Я уже договорился с Евстафьевым, что отпуск в 46-м году разделю на два: в январе поеду проведать Лену и сына, в мае-июне забираю их домой. Выходит, в январе надо успеть съездить и в Киев, просить Головко о переводе в другое место. На этом я и остановился. Но сначала надо дождаться результатов совещания в обкоме.

Когда Евстафьев и Еселевич пошли на это совещание, я чувствовал: решается и моя судьба. На другое утро Еселевич, здороваясь, задержал мою руку и, улыбаясь, сказал:

– Город будем строить, а не поселки…

– С победой, Павел Андреевич! – сказал Евстафьев. – Наша взяла.

Оба были оживлены и делились впечатлениями.

– Легко далась победа? – спросил Кривобоков.

– Крепкая была драка, – ответил Евстафьев.

– Анатолий Тихонович, – спросил я, – вам тоже пришлось драться?

– Рукава я засучил, но драться мне не пришлось. Первым выступил Евгений Георгиевич, потом пошли выступать директора заводов и строители за строительство поселков, а после Скрябин так их раздолбал, что нам и добивать их не пришлось. Ну, еще и Рот добавила.

– Да, – подтвердил Евстафьев. – Выступление Скрябина, пожалуй, и решило дело. Когда он выступал, почувствовался перелом в настроении руководства. А как он высмеивал защитников временных поселков!

– А как?

– Да всего и не припомнишь. Ну, вот, например: сосредоточение жилищного строительства на Вознесенке на одной площадке у них считается распылением строительства, а строительство одновременно в разных местах четырнадцати поселков у них считается концентрацией строительства. А тут на их беду кто-то поправил Скрябина – не четырнадцать, а одиннадцать поселков, и это вызвало повальный хохот. Даже директора заводов смеялись.

На октябрьские праздники и долго после них стояла солнечная погода с еле заметным, мягким, чуть пьянящим ветерком. Хорошо идти по тихим улочкам, нарочно ступая по скоплениям листьев, чтобы услышать их шуршание. Как краткий миг, редкое состояние души: покой и пробивающиеся, как зеленые ростки через асфальт, радужные надежды.

Не могу вспомнить, когда я перебрался в полученную квартиру. В одну из ноябрьских суббот мне вдруг чуток занездоровилось – почувствовал себя вялым и разбитым, и в воскресенье лежал и читал на старой, частной квартире. Пришел Кривобоков с небольшой компанией новых сотрудников и знакомых – звали на прогулку в Дубовую рощу. Хотелось лежать, и я не пошел. С тех пор Кривобоков больше никуда меня не приглашал – возможно, не поверил моему нездоровью, а я не напрашивался на объяснения.

Долгие осенние и зимние вечера, дождливые или морозные, в печи – живой огонь, шумит закипающий чайник, поет сверчок, тепло, уютно, и мы вчетвером – хозяева, Петр Трофимович и я – часто после ужина засиживаемся в кухне за нескончаемыми разговорами, иногда – и за картами. А порой в субботу или воскресенье выпиваем по рюмке-другой.

Но я уже считаю оставшиеся дни до своего январского отпуска…