Павел Огурцов - Конспект

— Не член.

— А жаль. Дело в том, что членам всех творческих союзов, говорят, теперь положен литер «А». Я еду в правление союза за такой справкой — хочу попасть в литераторы. У меня двое детей и старики. Петр Григорьевич, вы свой проект уже наклеили на картон?

— Наклеил.

— Давайте я и ваш проект отправлю.

— Большое спасибо, но не хочу вас обременять.

— Да какое там обременение! У вас сколько листов? Конверт с девизом готов?

— Три. Конверт готов.

— И у меня три. Думаю оба проекта отправить одной посылкой. По девизам разберутся, не перепутают.

С тех пор, как началась война, письмо, — наверное, для всех, — стало событием, а ожидание письма чаще всего — мучением. Пошел второй месяц, как я отправил письмо в Харьков. До чего же долго идут письма! — Это самое лучшее, что я могу предположить. Неожиданно пришло письмо с фронта. От кого бы это? Оказалось — от Глеба Бугровского. Он — писарь в штабе полка, и письмо напечатано на машинке. В нем нет ничего такого, ради чего стоило бы его писать, но примечательно окончание — оно характерно для автора. Там, где обычно пишут PS, мы прочли:

Отпечатано 5 экз.:

Экз. №1 — Полине Кремер.

Экз. №2 — Марии Каток.

Экз. №3 — Наталье Лабановской.

Экз. №4 — Марии и Петру Гореловым.

Экз. №5 — В архив.

Кажется, что уже давно Гуляшов отправил наши проекты и уже давно минул назначенный срок представления проектов, а об их рассмотрении и результатах конкурса ни слуха, ни духа.

— Наверное, маститые еще не кончили свои проекты, а директор из уважения к ним тянет с рассмотрением, — говорит Гуляшов. — Но, знаете, спрашивать директора об этом мне что-то не хочется.

— И правильно делаете. Не надо спрашивать — это как-то унизительно.

— Верно. А знаете, почему маститые задержались с проектами? Неужели не догадываетесь? Потому, что они сами не работают. Набросают эскиз, а работают другие. А маститые только указания дают и поправки вносят. Языком, конечно.

— Вы так думаете?

— Не думаю, а знаю. Если маститый — начальник проектной мастерской, то это просто: работают его подчиненные, конечно, добровольно, чтобы поучиться у мастера или чтобы не портить с ним отношения. Называется авторский коллектив. Если маститый участвует в конкурсе, — приглашает в компанию других. За деньги, конечно. Их называют неграми. А сейчас где найдешь негров? Или в армии, или в тылу работают. А маститые сами работать разучились, вот и потеют над своими проектами, бедняжки... — Гуляшов засмеялся. — Кляня свою судьбу.

— Алексей Николаевич, почему вы в этом так уверены?

— По опыту, Петр Григорьевич. Во-первых, учился в Москве и одно время подрабатывал негром. И мои товарищи тоже. Между прочим, иногда удавалось неплохо заработать. Это когда маститому не хватало времени, и он готов был платить любые деньги. Потом я работал городским архитектором, и к нам привозили проекты из Москвы, Ленинграда, Киева и Харькова. Часто эти проекты были детищами авторских коллективов, и я стал хорошо разбираться в том, что они из себя представляют. Нет, я далек от их огульного охаивания — иногда они были, действительно, хорошими творческими и к тому же дружными коллективами, с ними приятно было иметь дело.

Накануне выходного дня — светлого воскресенья, чередующегося с темным, когда мы работаем, я перемерз на стройке, к вечеру трещала голова и побаливало горло, а в воскресное утро температура подскочила выше тридцати девяти. Угораздило меня заболеть к выходному, — думал я с тоской и досадой. — Завтра температура, как обычно у меня бывает, упадет до пониженной, сильно ослабею, а на работу надо идти. Но и в понедельник, к моей радости, температура осталась такой же высокой, и Марийка перед работой помчалась в поликлинику вызвать врача. У меня оказалась какая-то зловредная, — забыл ее название, — ангина, и болел я долго — дней десять. Я выздоравливал, когда узнал, что в двадцатых числах марта наши войска оставили Харьков. Дошло ли мое письмо, а главное — было ли кому его прочесть?

Вдруг захотелось, как в детстве, помолиться Богу и попросить, чтобы Он простил им все грехи, помиловал и сохранил их. А на кого или на что еще можно надеяться?

Вышел на работу — в ОКС’е и его проектном бюро все улыбаются и поздравляют: первая премия. Не сомневаюсь — с голодухи отхватил. Не помню размера премии, да это и несущественно — на одни деньги без карточки или талонов все равно ничего не купишь, а для базара никакой премии не хватит. Но приятно, приятней, чем ожидал. У Гуляшова — вторая премия.

— Обскакали мы с вами корифеев, — говорит он, пожимая руку. — И знаете, кроме вас, все лепили портики к фасаду, а я так еще по стене пилястры пустил. А ваш проект получил первую премию вполне заслуженно. Он и директору понравился, между прочим, еще и тем, что он наиболее экономичный.

Зазвонил телефон. Гуляшов поднял трубку.

— Да, вышел. Хорошо. — Положил трубку. — Легок на помине. Директор вас вызывает.

— Заходите, — сказала секретарша. — Вас ждут.

У директора сидел еще кто-то, сразу видно, что начальник, и сразу видно, что начальник для нас, а для директора — подчиненный.

— Подождать?

— Заходи. Садись. Чем болел?

— Ангиной.

Ну, и вид у тебя — как из концлагеря, В голосе директора слышалось раздражение. Что его может раздражать? Повода для этого я, кажется, не давал. Значит, дело не во мне, а в нем самом. Ух, ты! Неужели он считает, что даже болеть можно только с его разрешения? Конечно, так думать он не может — не дурак, это — подсознательно. Другой причины не вижу. Захотелось спросить: из какого концлагеря — немецкого или советского?

— А вы видели вышедших из концлагеря?

— Достаточно на тебя посмотреть, чтобы представить как они выглядят. Вот что, — обратился директор к сидящему тут же, — прикрепи его на месяц к нашей столовой.

В его голосе все еще слышалось раздражение. Ах, вот оно что: его раздражает, что на заводе, которым он управляет, кто-то выглядит как в концлагере. А что же ты хотел? Чтобы я ходил к тебе кланяться и канючить какие-нибудь блага? Ну нет, не дождешься! Я, конечно, понимал о какой столовой идет речь, — каждый день проходил мимо нее, но меня стала охватывать злость.

— А разве я не в нашей, не в заводской столовой питаюсь? Они переглянулись и, — я заметил, — подавили усмешку.

— К директорской столовой, — сказал тут же сидящий, наверное — заместитель директора по этим самым делам.

— Спасибо. Но моей жене от этого лучше не станет.

— А что с ней? — спросил директор.

— Опухают ноги. Спросив, кто она по специальности и где работает, директор сказал своему заместителю:

— Не бери у него продуктовой карточки. А ты, — он обернулся ко мне, — отдай ее жене.