Павел Огурцов - Конспект

— Не без того, чтобы и кому-то в карман, — говорит Токочка. — Но в основном, конечно, на индустриализацию. Но признаюсь — мне от такого способа финансирования как-то не по себе.

— Вот-вот, — говорит Пекса. — Ну, в революцию — это понятно, на то она и революция, но ведь пятнадцатый год идет после революции. И опять? Да ведь и буржуазии давно нет... «Иду, а ночка темная, вдали журчит ручей. И дело совершилося, теперь я стал злодей».

— Остались бывшие нэпманы, — говорю я.

— Это ты брось! — говорит Токочка. — Нэпманы работали и...

— Наживались, — говорю я.

— Ну, наживались, но с разрешения Советской власти, вполне легально. И приносили пользу. И экспроприировать их нечестно.

— А любопытно бы спросить Изъяна, — говорит Птицоида, — что он об этом думает.

— Да я тебе сейчас сам скажу, что ты от него услышишь, — говорит Токочка и продолжает, так подражая Изъяну, что мы все время, пока он говорит, дружно смеемся. — Революция продолжается. Отдохнули – и хватит! Соображайте сами. В Германии пришел к власти Гитлер, война неизбежна, без индустриализации погибнем. Хочешь не хочешь, а средства на нее надо добывать. Любыми путями. Неужели вам это непонятно?

— Что не говорите, а логика в этом есть, — говорю я.

— Я это прекрасно понимаю, — говорит Токочка, — но смириться с этим не могу. Душа не принимает.

— Вот и я так, — говорит Птицоида.

— И я, — говорит Пекса.

— А знаете, что на это скажет Изъян? — спрашиваю я.

— Ну?

— Мораль — категория классовая, а не вечная. Вы придерживаетесь морали буржуазной, устаревшей, отмирающей. А надо придерживаться морали пролетарской, и делать все, что потребуется для победы социализма, не взирая ни на что.

— В этом тоже есть логика, — говорит Птицоида.

— Железная, — говорит Токочка. — Без такой пролетарской морали экспроприацией не займешься — совесть замучит. Я думаю, что эту самую пролетарскую мораль и придумали для оправдания произвола.

— Гарилоида, а ты что, согласен с Изъяном? — спрашивает Пекса.

— Да ты что! Конечно, нет.

— Но вот вопрос: что же нам делать? — спрашивает Птицоида.

— А что мы можем делать? — отвечает Токочка.

— Что мы можем делать? — повторяет Пекса. — Работать, братцы, честно работать! Чтобы ни было — честно работать. А что нам еще остается? И будь что будет! «Пусть неудачник плачет, кляня свою судьбу».

Мы захохотали.

— Пекса, при чем тут неудачник?

— Да это я так.

— И все-таки, интересно бы спросить Изъяна, — говорит Птицоида.

— Пари, — говорит Токочка. — От него услышишь то же, что сказали мы с Петей.

— Э-э... На такое пари дураков нет.

Дня через два Птицоида говорит нам, что он спросил таки у Изъяна его мнение.

— Ну и что?

— А то, что хорош бы я был, если бы держал пари с Токочкой.

— И ничего нового от него не услышал? — спрашивает Токочка.

— Глупости услышал: экспроприацией возмущаются только те, у кого есть ценности, у кого их нет — экспроприацию одобряют. А это — огромное большинство. Я ему говорю, что ни у кого из нашей компании, в наших семьях, никаких ценностей нет, ну, может быть какая-то мелочь, но мы экспроприацию не одобряем. А он: «Это ничего не доказывает, исключения только подтверждают правило». Я думаю, — продолжает Птицоида, обращаясь к Токочке, — что ты прав.

— Ты о чем?

— О том, что Изъян — приспособленец.

— Э, нет, только не приспособленец, — говорю я. — Спокойно, спокойно! Сначала давайте определим — кто такой приспособленец.

— Ясно из самого термина, — говорит Токочка. — По-моему, не требуются никакие объяснения.

— Как сказать. По-моему, приспособленец, — тот, кто приспосабливается к любым взглядам, любым требованиям, любым условиям вопреки собственным убеждениям.

— Или не имея никаких, — говорит Птицоида. — Ради карьеры. Ты прав.

— Или ради того, чтобы выжить, — говорит Пекса. Замолчали и нахмурились.

— Пекса, возьми-ка ты свои слова обратно, — говорит Токочка.

— Чего ради?

— Страшно. Как же тогда жить?

— А ты не будь страусом.

— Тут что-то не так, — говорит Птицоида. — Все-таки строим социализм. Гарилоида, ты что молчишь?

— А что я могу сказать? Я только считаю, что Изъян — не приспособленец. Он искренне...

— Ах, да не в Изъяне дело! Я о том, что сказал Пекса: приспособленчество — ради выживания, а не только ради карьеры. Это действительно страшно.

— Тут, действительно, что-то не так! Наверное, мы чего-то не понимаем или не знаем... — говорю я.

— А с точки зрения Изъяна это выглядит так, — говорит Токочка: — или проникайся пролетарским сознанием и пролетарской моралью, или не выживешь: кто не с нами — тот против нас.

— Или притворяйся, что проникся, — говорит Пекса. — Вот это и есть приспособленчество.

Снова замолчали, на лицах — растерянность.

— А что, если... — говорю я. — А может быть тут дело вот в чем... Происходит или произошла какая-то ошибка. Это я — о нынешней экспроприации. Ведь и Ленин ошибался...

— А когда Ленин ошибался? — перебивает меня Пекса.

— А бойкот первых выборов в Думу?.. Так вот, не надо из этой ошибки делать общие выводы. Ведь мы, действительно, строим социализм. Идем по неизвестной дороге. Ну, и спотыкаемся. Наверное, это неизбежно. Другого объяснения происходящему найти не могу.

— Может быть... Очень может быть, — в раздумье говорит Птицоида.

— Это — мысль, — говорит Токочка.

— Заслуживающая внимания, — говорит Пекса.

— Ну, что же, на этом и остановимся, — говорит Токочка. — Пока. А там жизнь покажет. Что же касается Изъяна...

— А ну его к черту! — говорит Пекса — «Не говорите мне о нем, не говорите мне о нем».

В выходной день после обеда Галя собирается в гости.

— Ты у Нади свои часы хочешь оставить? — спрашивает Лиза.

— Да, на всякий случай.

— Тогда возьми и мой паук. У Лизы была металлическая брошь в виде большого паука.

— Зачем? — спрашивает Сережа. — У страха глаза велики — он даже не серебряный.

— Береженого Бог бережет. На паука все заглядываются, а это подарок твоей мамы.

— А если у тебя на работе спросят — где твои часы? — спрашивает папа Галю.

— Скажу, что отдала в починку.

— Да кто же сейчас решится отдать золотые часы в починку?

— Ой, я об этом не подумала. Как же быть?

— Ну, это не проблема, — говорю я. — Скажешь, что испортились.

— Это выход, — говорит Галя. — Гениальность в простоте.

— Гениальность-то гениальностью, — говорит папа. — Но какой гений угадает, у кого будет обыск: у нас или у Нади?

— Если оставлять у кого-нибудь на хранение, — говорит Сережа, — то только там, где был уже обыск. Разве у Нади был обыск?

— Нет. Но они живут очень бедно.

— А ты — очень богато?

Все засмеялись.