Дмитрий Альперов - НА АРЕНЕ СТАРОГО ЦИРКА

Дирекция ставила нас на программу через день. Это дало нам возможность побывать в театре. Отец всегда, где бы мы ни были, в свободный вечер посылал нас в театр, часто сам ходил с нами, а потом говорил об игре артистов и о пьесе. В Туле мы видели «Орленка» и «Черные маски» Андреева. Привожу запись отца: «Пошли смотреть «Орленка». Боже, что у них получилось. Ни дать, ни взять наша пантомима. Тот же балаган, только чуть больше мишуры. Днем ходили смотреть «Черные маски». Трудно понятная аллегорическая пьеса, вполне в духе андреевских пьес. Успех средний».

В цирке начались гастроли факира Нэн Саиба. Номер его производил неприятное впечатление. Он прокалывал себе язык, кожу на груди, мускулы, пришпиливал к телу на французских булавках небольшие гири. Его выступление кончалось тем, что на манеже вырывали могилу, он ложился в нее и его засыпали песком. В руку ему давали веревку, которую привязывали к звонку. Его разрывали только после второго звонка. Минут двадцать на манеже шли номера, а он все не бнаруживал никаких признаков жизни. Публика уже начинала волноваться. В середине номера вдруг раздавался резкий звонок.

Раздавались возгласы: «Разройте его!.. разройте!..» Публику успокаивали. Через некоторое время звонок звонил чуть слышно, как будто у звонившего уже нехватало силы звонить громче. Публика начинала, кричать: «Скорее!.. скорее». Бросались на манеж, чтобы помочь разрывать могилу.

Весь номер представлял собою нездоровую игру на нервах. Когда факир вылезал цел и невредим и шел, пошатываясь, ему устраивали бурную овацию. Номер этот назывался «живой мертвец» и сильно анонсировался. Проделывал его Нэн Саиб довольно просто. Как только факира начинали зарывать, он тотчас сгибался и становился в своей могиле на коленки и на руки, таким образом под ним образовывалось наполненное воздухом пространство, которое позволяло ему провести под землею минут двадцать.

После факира начал свои гастроли дрессировщик слонов Джерри Кларк.

В бенефис слонов для них был сделан огромных размеров торт в несколько пудов весу. За несколько дней торт был выставлен в одном из лучших магазинов с колоссальной рекламой, гласивший, сколько яиц, сахара, сала и муки пошло на торт и сколько поваров делали его. В день бенефиса два слона на носилках перенесли торт из кондитерской в цирк. Их провожала громадная толпа народа. Такая живая реклама была лучше сотни афиш. Цирк был полон. Десять человек, одетые в поварские колпаки, резали торт. Слонов не кормили до того дня два, и нужно было видеть, с какой быстротой и жадностью они в течение десяти минут под сплошной хохот всей публики сожрали весь торт. Сделан он был из простой муки и очень красиво убран– кондитерами. Дирекции он ничего не стоил, так как кондитерская сделала его для собственной рекламы.

В Туле мне не повезло.

В какой-то день у нас испортился револьвер. Сбор был маленький, и отец, чтобы сделать программу интереснее, предложил антре «Пуля-гам». Содержание антре следующее.

Отец объясняет, выйдя на арену, будто изобрел револьвер с таким винтиком, что может остановить пулю там, где захочет. Он готов это сейчас доказать на деле. Он поставит меня на одном конце арены, сам станет на другом, выстрелит и остановит пулю у моих губ. «Вот будет аттракцион!» — говорит отец, обращаясь ко мне. — «Десять лет каторжных работ», — отвечаю я. Весь диалог наш построен на комических фразах, и я ясно показываю свою боязнь быть убитым. Мы становимся друг против друга на манеже. Он стреляет, я мимирую, что поймал ртом пулю и выплевываю ее на тарелку. Он предлагает повторить опыт еще раз. Считает до двух, и я раньше времени выплевываю пулю на тарелку. Публика смеется, что я сам раскрываю наш обман. Отец разбивает с досады у меня на голове тарелку.

Часто задают вопрос, как это у клоуна на голове разбивали тарелку и ему не было больно. Все, что проделывают клоуны на арене друг с другом, вообще никогда не вызывает боли. Но приготовить такую тарелку, которую можно потом безболезненно разбить на голове, очень трудно, для этого нужна большая тренировка.

Делают это так. Берут простую глиняную тарелку самого дешевого сорта, оголяют локоть и быстро трут тарелку о локоть, пока она не нагреется, тогда потихоньку стукают тарелкой по локтю. Она надтрескивается, т. е. трескается ее верхний слой со стороны эмали. Такая тарелка уже пригодна к тому, чтобы ее разбить безболезненно на чужой голове. Но сколько надо перебить тарелок, пока получишь такую трещину, какая необходима.

В тот вечер у отца испортился револьвер. Он попросил знакомого офицера дать ему для выхода свой револьвер. Тот дал, предупредив отца, что револьвер заряжен.

Мы с Костей отработали наш акробатический номер, через два номера было наше антре с отцом. В это врмя на конюшне произошла драка между кучерами. Один запрещал другому курить там, где лежало приготовленное для лошадей сено. Тот же, кому было сделано замечание, обозлился и ранил другого кучера вилами. Началась драка. Дерущихся розняли, и так как оба были ранены, то начали перевязывать обоих. Я побежал было переодеваться, но в это время из конюшни повалил дым. Все бросились тушить начавшийся пожар. Одна из балерин заорала во все горло: «пожар!…» Ей сейчас же заткнули глотку и с помощью пожарных стали тушить пожар своими средствами.

На арене идет программа. Зрители не подозревают о переполохе. Режиссер, боясь перерыва в представлении и могущей возникнуть паники, крикнул отца, чтобы он одевался, так как через номер наше антре. Отец быстро оделся, наспех загримировался, и мы вышли.

Мы провели наше антре, как обычно, гладко. Только после выстрела я увидел, что давший револьвер офицер схватился за голову и сорвался со своего места. Мы вернулись в уборную, начали уже разгримировываться, как вдруг вбегает офицер, бросается ко мне, кричит: «ты жив!.. ты жив!..» и начинает целовать меня. Отец как бы прирос к месту, глаза у него стали просто страшными, он только сейчас вспомнил, что забыл в суматохе разрядить револьвер и стрелял в меня боевыми пулями. Офицер же по звуку понял, что выстрел не холостой. Меня спасло только то, что отец стрелял вверх.

В уборной столпились артисты, все волнуются, судят и рядят, как это случилось, что ни я, и никто из публики не пострадал. После представления пошли искать пулю. Нашли ее в доске над головами стоявшей на галерке публики. На отца этот случай очень подействовал. Он долго ходил расстроенный и не делал ни одного антре с выстрелами. Отнял у нас свое оружие и порох (этим раньше ведал я), купил шкатулку с ключом и на ней написал крупными буквами: «проверь патроны и револьвер». Ключ взял себе и никогда нам его не давал.

После масленицы сборы упали. Город был полон пьяных. Повсюду слышны были звуки гармоники, пьяные песни. Мы с отцом ездили в Чулково смотреть, как по главной улице катаются в разукрашенных розвальнях и на тройках. Тут же пьют водку, закусывают. На одних розвальнях был даже поставлен стол, а на столе самовар и два подгулявших купчика с гармонией ехали и распивали чай, вызывая смех и шутки прохожих. Купец Аршинов пригласил нас с директором на блины. Мы поражались, как могли они съесть такую уйму горячего теста. Народу было очень много. И народ этот не ел, а просто жрал. Услужающие не успевали обносить гостей блинами.