Джон Херси - Возлюбивший войну

- Вы не убедите меня, - ответил Мерроу, - что мы одержим победу с помощью бумаги для уборных.

Как бы то ни было, мы погрузили листовки в бомбоотсеки, и весь денья я испытывал не только непреодолимую сонливость, но и безмятежное спокойствие, какого не испытывал ни в одном из предыдущих рейдов. Над Варнемюнде, как только мы начали заходить на боевой курс, и до самого сбора самолетов после бомбежки немцы вели ураганный зенитный огонь, особенно над целью, - здесь нам пришлось лететь сквозь сплошные разрывы. Едва "крепости" сбросили бомбы, как на них со всех направлений устремилась по меньшей мере сотня истребителей - одни открывали огонь футов с трехсот, в то время как другие, двухмоторные, обстреливали нас ракетами ярдов с восьмисот, оставаясь вне досягаемости нашего огня. Когда рубеж бомбометания остался позади, я осмотрелся по сторонам, взглянул вниз и назад; всюду в воздухе, вываливаясь из раскрывающихся коробок, трепетали и опускались все ниже и ниже наши послания, похожие на бесчисленную стаю голубей.

Бог мой! На следующий день нас опять направили в рейд, предполетный инструктаж снова состоялся после полуночи, а удар наносился по заводу авиационных деталей Файзлера в Касселе - объект, на который нас посылали шесть раз, и шесть раз, в последнюю минуту, отменяли приказ. С инструктажа люди вышли, словно лунатики, и дремали всю дорогу, пока грузовик развозил нас по зонам рассредоточения; ценой огромного напряжения я заставил себя провести тщательную предполетную проверку, а в четыре тридцать мы поднялись в удивительно нежное рассветное небо с легкой, окрашенной в персиковые цвета облачностью; Европу закрывали тяжелые тучи, но перед целью они рассеялись, и мы сбросили бомбы. На обратном пути пришлось пережить немало неприятных минут - гунны не только применяли ракеты класса "воздух-воздух", но и предпринимали координированные атаки четверок истребителей, норовивших зайти с хвоста. Ни один из наших самолетов не был сбит, но некоторые получили повреждения; "Большая ленивая птичка", "Невозвратимый VI" и "Маленькая голубая девочка" приземлились в Бокстенде, "Королевочка" - в Грейт-Эшфильде, "Колдун" - в Мертлшем-Хисе, "Мисс Меннуки" - в Литтл-Стоутоне.

Возвращаясь домой словно в каком-то дурмане, я, чтобы не заснуть, сосредоточенно думал о Дэфни. В ту минуту, когда внизу показалась наша взлетно-посадочная полоса и я уже не сомневался, что и на этот раз все кончилось благополучно, меня захлестнула волна горячей признательности к моей Дэфни, которая отдавала мне все и ничего не требовала взамен. Она лучше понимала меня, чем я сам. Внезапно мне пришло в голову, что и любил-то я ее - так же как первое время убивался по Линчу - только ради себя самого, слишком эгоистично, да и вряд ли вообще любил. Я хотел жить, хотел покоя, хотел дать ей нечто большее, чем давал до сих пор, и в то мгновение, когда крыло с моей стороны приподнялось и мы на развороте покинули строй, чтобы сделать круг перед посадкой и снова оказаться на благословенной земле, я заключил с врагом тайный сепаратный мир. Отныне моя цель - изыскивать любую возможность, только бы не принимать участие в убийстве.

Последняя группа вражеских истребителей исчезла за несколько минут до того, как мы вышли к исходной точке бомбометания и в небе больше не появлялось ни одной немецкой машины.

Было без пяти три, я не спал уже тринадцать часов, а мы еще не дошли до цели.

Сейчас, когда истребители оставили нас в покое, я ожидал, что Мерроу передаст управление "крепостью" мне, но он по-прежнему сидел, наклонившись вперед, и, вопреки обычной манере легко и небрежно касаться штурвала, судорожно сжимал его руками.

- Ты не будешь возражать, если я немного поведу самолет? - спросил я.

После долгого молчания он ответил:

- Если хочешь...

- Секунду. Мне надо облегчиться.

Я отключил многочисленные провода и трубки, отстегнулся, отправился в бомбоотсек и ухитрился сделать свое дело и притом не обморозиться. Открыв дверь в хвостовую часть, я взглянул на Лемба; он сидел у пулемета, и на этот раз без книги. Фарр и Брегнани застыли у пулеметов в средней части фюзеляжа. Вокруг них валялись груды пустых патронных гильз. Стрелки так внимательно следили за небом, что даже не заметили, как я вышел и прикрыл за собой дверь.

Насколько мне удалось определить, "Тело" не получило никаких повреждений. Я припомнил, как выглядел наш самолет в ангаре после рейда на Киль, когда нам пришлось пережить столько неприятностей от своих же зажигалок; поврежденный двигатель висел на цепях подъемного крана; с одного боку самолет выглядел как искромсанная индюшка. Мне припомнилось также, как бесился Мерроу, - ведь это начисто опровергало утверждения Базза о неуязвимости его самолета. Возвращаясь на свое место, я испытывал горячее желание вновь поверить в колдовскую силу Мерроу.

Я уселся и взял на себя управление кораблем, но уже вскоре убедился, какую допустил ошибку: в те минуты безделье для Мерроу было опаснее любой отравы.

На Макса легла обязанность ведущего бомбардира всей авиагруппы, и он старательно готовил свои игрушки, его явно не прельщала перспектива оказаться, как в тот раз в Гамбурге, причиной повторного захода. Он хотел заблаговременно сверить все данные - угол прицеливания, путевую скорость, снос - с бомбардиром Холдрета Коулфенгом, заметистелем ведущего бомбардира и нашей группы, - ему-то, собственно, и полагалось выполнять обязанности, возложенные сейчас на Макса.

Макс знал, что машиной управляю я, а Мерроу сидит без дела, но связался по внутреннему телефону не с ним, а с Лембом и спросил, включен ли командирский приемник, чтобы переговорить с бомбардиром Холдрета.

- Разговаривать буду я, - вмешался Мерроу.

- Я хочу связаться непосредственно с Коулфенгом, - твердо повторил Макс.

Мерроу уступил - точнее, промолчал. Это было на него непохоже.

Я вел машину в чистом, как промытое стекло, небе. В мою задачу, поскольку я выполнял обязанности ведущего, входило строго, как по стальным рельсам, следовать проложенным курсом и соблюдать постоянную приборную скорость. Мне еще не доводилось испытывать ощущения от полета во главе целой армады "крепостей". Я слишком устал, чтобы восторгаться, но, в общем-то, чувствовал себя несколько приподнято. Многое значило, конечно, и то, что истребители противника по-прежнему нас не беспокоили.

Брандт и Коулфенг разговаривали между собой. Никогда в трудной обстановке Макс не вел себя так рассудительно, сдержанно и хладнокровно, хотя Мерроу то и дело вмешивался и изводил его своим нудным ворчливым голосом - он взял этот тон с самого утра.