Валерия Новодворская - Прощание славянки

Второй пункт. Откуда взялся в программе «Демократического союза» пункт об отказе от эмиграции? Это что — от ненависти? От ненависти мы переставали разговаривать с собственными товарищами с того момента, как они заявляли, что хотят уехать из страны, руки им переставали подавать? Это от ненависти я не в одних проводах диссидентов, которые уезжали на Запад в более опасное время, не участвовала? Это от ненависти я отказывалась уехать на Запад, до начала перестройки, когда мне это предлагали под угрозой ареста. Это все была ненависть, да? К русскому народу? И сейчас, скажите на милость, зачем я здесь стою, выслушав то, что предложило государственное обвинение? Зачем предоставлять свой труп в пользу негосударственного обвинения, когда любое иностранное посольство, любая держава цивилизованная в таких обстоятельствах не откажет ни в гражданстве, ни в политическом убежище? Почему я не поступила так, как поступили Зенон Позняк и Сергей Наумчик, лидеры народного фронта Беларуси? Попросили политического убежища в Соединенных Штатах и получили. И нет проблем, я бы тоже получила, почему не прошу? Почему я сегодня сюда пришла, когда у меня была целая ночь, сколько угодно границ вокруг, сколько угодно машин, никаких проблем? Почему? Вот я предлагаю домашнее задание всем присутствующим, которым это еще не ясно. Предлагаю ответить на этот вопрос. А в качестве шпаргалки взять Маяковского, который явно не разделял мои убеждения, но отношение к России, наверное, разделял:

Нет хороших и плохих патриотов. Есть умные патриоты и глупые шовинисты. Две группы. Глупые шовинисты на всех углах кричат о своей любви и душат свою несчастную страну в своих объятьях. Если бы не эти полчища с нацистскими лозунгами и с красными флагами, мы давно бы уже имели прекрасную инфраструктуру в Сибири, у нас были бы инвестиции, у нас были бы деньги, нас бы никто не боялся, у нас бы экономика была на подъеме, а не на спаде, у нас бы зарплата вовремя выдавалась. Вот плод их любви. Вот все эти вопли, кошачьи концерты, сталинские портреты (конечно, главный знаток России, душа-человек) и гитлеровские свастики. А умный патриот, он мало говорит, но он рассматривает Отечество не как питательный бульон для какой-то бактерии, а он рассматривает его как алтарь, на который приносятся добровольные жертвы. И надо сказать, что в наших условиях — это в основном алтарь, на который приносятся жертвы.

Вот какие очереди перед каждым посольством, перед канадским, перед английским, перед американским. И люди называют причиной своего отъезда неуверенность в будущем. Вот этот процесс не прибавит уверенности. Интересно, с кем же хотят остаться национал-патриоты и государственное обвинение? Всех отсюда разогнать? И остаться в пустыне, с Анпиловым и Зюгановым? Хорошая будет компания и хорошее население для России. Поэтому не следует никогда, без крайней нужды, трогать национальный вопрос. Мне непонятна психологически та неуверенность, которая заставляет говорить о том, что мы вымираем, что нас угнетают, что какие-то жидомасоны, непонятно откуда-то взявшиеся, нас оккупировали…

В деле имеется моя статья «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет». Наши предки были очень спокойные люди. Спокойные, твердые и уверенные в себе славяне. Вот они не использовали этой нетерпимости. И тогда была ситуация совершенно другая. Бежали не с Руси, на Русь бежали.

Вот Мережковский, мне кажется, лучше всех пишет о нашем национальном характере. Пишет с любовью, пишет даже с гордостью, но получается тот же результат, что у Касьяновой, тот же результат, что в моих художественных эссе. Он обращается к западным странам и с ними полемизирует. Он защищает Россию (нам в основном, умным патриотам, приходится это делать. Это здесь мы обвиняем, а как только мы сталкиваемся с кем-то, нам приходится защищать):

«Ваш гений — мера, наш — чрезмерность. Вы умеете останавливаться вовремя; доходя до стены, обходите или возвращаетесь; мы разбиваем себе голову об стену. Нас трудно сдвинуть, но раз мы сдвинулись, нам нет удержу — мы не идем, а бежим, не бежим, а летим, не летим, а падаем, и притом «вверх пятами», по выражению Достоевского. Вы любите середину; мы любим концы. Вы трезвые, мы пьяные; вы — разумные, мы — исступленные; вы — справедливые, мы беззаконные. Вы сберегаете душу свою, мы всегда ищем, за что бы нам потерять ее. Вы — «град настоящий имеющие»; мы — «грядущего града взыскующие». Вы, на последнем пределе вашей свободы, — все же государственники; мы, в глубине нашего рабства, почти никогда не переставали быть мятежниками, тайными анархистами — и теперь тайное только сделалось явным. Для вас политика — знания, для нас — религия».

Опять бездны и взлеты. Но для того, чтобы создать политическую партию и кого-то куда-то призывать, надо было иметь более стабильную положительную концепцию. И идея традиций, она нас очень удачно выносит из этого художественного варианта, в котором непонятно, как мы будем обращаться и куда мы будем звать. Значит, сегодня будет взлет, завтра будет падение, а как мы при этом будем строить капитализм цивилизованный, не очень ясно.

Теория традиций дает нам возможность отмыть то золото, которое имеется в нашей руде, и вернуться к этим перспективам славянской, норманнской и традиции Дикого поля. И это было у нас. Мы можем вспомнить. XII век, Новгород, Псков, вечевые города. Уровень гражданского общества выше, чем на Западе, выше чем в городах ганзейского права. Материальное благосостояние выше. Люмпенов не было. Сколько населения, столько и граждан. Сколько граждан, столько и воинов. Это очень важно иметь в своей истории, на своей земле то, к чему можно возвратиться. Вот то, что мы называем «вернуться в дом Россия ищет тропы». И мы это имеем, нам есть куда возвращаться.

Неважно, что это было восемь веков назад. Это никогда не прекращалось. Блестки этого золота — они всюду блестит. От Филиппа Колычева, который не побоялся Иоанну Грозному кинуть в лицо обвинение (не сбежал, кстати, на Запад, как Курбский), и до последних времен. Ведь маниакально-депрессивный психоз свойственен и русской истории, даже не народу, а истории. Это не единственный образ. Я обычно употребляю в своих лекциях другой образ: Россия играет в шахматы с роком. Каждый раз, как в фильме «Рыцарь и смерть», замечательный фильм, там рыцарь играет со смертью в шахматы. Каждое поколение садиться играть. Мы пытаемся отыграть свою историю. Мы пытаемся переписать ее заново. Мы пытаемся сделать официозную Историю столь же возвышенной и благородной, какой была наша катакомбная история. И какие здесь доли, там одна десятая к девяти десятых, половина на половину, три четверти на одну четверть — это варьируется.