Алиса Бейли - Неоконченная автобиография

Я не помню ничего особенного из первых моих недель в Мируте; фактически я стала набираться опыта только в Кветте. Работа в Солдатском доме в Кветте видится мне одним из самых интересных этапов работы. Я люблю Кветту. Она находится на высоте около пяти тысяч футов, там очень жарко и сухо летом и сорок пять градусов ниже нуля* зимой. Тем не менее даже в самый колючий мороз нам приходилось носить шлемы от солнца. Похоже, шлемы от солнца сейчас уже не в таком употреблении; две из моих дочерей, годами живших в Индии со своими мужьями, редко их носили и посмеиваются над моими представлениями. Но в моё время они были обязательны.

Кветта — крупнейший город в Белуджистане, а Белуджистан — нечто вроде буферного государства между Индией и Афганистаном. Я провела там около двух лет, включая перерывы, когда несколько раз выезжала в Индию и пять раз пересекала пустыню Синд. В Белуджистане очень мало растительности, за исключением можжевельника, но при орошении растёт всё, что угодно. Розы 73]в Белуджистане такие, какие я редко где видела, и в моё время они цвели в каждом саду. Весной в стране буйство цветов, затем наступает пора подсолнечников. С ними у меня связана одна история. Как-то после полудня я проводила беседу в моём воскресном классе по изучению Библии в Кветте, рассказывая солдатам, что для человека нормально и естественно обращаться к Богу. В качестве иллюстрации я использовала подсолнечник, указав, что он называется подсолнечником потому, что всегда поворачивается к солнцу в небе. На следующее утро к двери класса подошёл солдат и, с убитым видом, попросил меня выйти на минутку в сад. Я последовала за ним, и он, ни говоря ни слова, показал на подсолнечники. Сотни подсолнечников, все как один, стояли, отвернувшись от солнца.

Кветта была местом, где я впервые взяла на себя ответственность и поступала более или менее по-своему, хотя со мной была мисс Клара Шоу. Солдаты, расквартированные в Кветте, вели себя в Солдатском доме настолько вольно, что совершенно отбились от рук. Заведующая, как я полагаю, была изрядно напугана, хотя наверно не так сильно как я. Компания солдат вечер за вечером развлекалась как могла, стараясь разворотить всё кругом. Около двадцати их являлось из казарм. Они приходили в кофейную, требовали какао и яичницу и остальную часть вечера занимались тем, что швыряли кувшины с какао и яичницу по стенам. Результат легко себе представить. Вакханалия творилась невообразимая, а настрой у них был ещё хуже. Поэтому меня послали посмотреть, что можно сделать. Я пришла в ужас и просто не знала, что делать. Несколько вечеров я занималась тем, что ходила туда-сюда по кофейной и читальным залам, обнаружив, что моё присутствие делает их только хуже. Прошёл слух, что я очень решительная молодая особа 74]и собираюсь донести на них властям. Поэтому они решили показать себя.

Когда я наконец точно установила, что они собой представляют и кто у них заводилы, я однажды утром послала вестового попросить тех из них, кто не на службе, подойти к Солдатскому дому к определённому часу. По какой-то причине никто не был занят, и из чистого любопытства они явились все. Когда они прибыли, я посадила их в местные экипажи (гхарри), взяла всё необходимое для пикника, и мы поехали в место, которое тогда называлось Рощицей Вальдшнепов. Был восхитительный жаркий ясный день, и то обстоятельство, что это место кишело в ту пору змеями (маленькими и особо ядовитыми), по-видимому, не смутило нас. Мы устроили чаепитие и рассказывали дурацкие истории; мы ни разу не затронули религии, а я не упоминала об их бесчинствах. Вечером мы вернулись домой. Я не произнесла ни слова осуждения, критики, не требовала, не упрашивала. Они были явно сбиты с толку. За весь вечер я не сказала ничего назидательного, и они так и отправились в казарму в недоумении. На следующий день один из заведующих кофейной разыскал меня и попросил на минутку зайти. Там я увидела, как все эти люди моют и красят стены, скребут полы, делая это место гораздо красивее, чем раньше. И вот вопрос: боялась ли я довести это дело до сведения начальства или просто оказалась смышлёной? Эпизод случился сам собой — я его не планировала.

В тот раз я усвоила великий урок. Я доказала себе, к своему немалому удивлению, что понимание и любовь оказываются действенными тогда, когда осуждения и обвинения не дают результата. У меня больше никогда не было неприятностей с этой компанией. Один из них всё ещё остаётся моим другом, остальных я потеряла из виду за сорок истекших лет. Этот человек пришёл ко 75]мне в Лондоне в 1934 году, и мы вспомнили те далёкие времена. С ним всё благополучно. Итак, я сделала открытие, которое меня смутило. Эти люди исправились не благодаря моей красноречивой проповеди или подчёркиванию теологической догмы о том, что кровь Иисуса может их спасти, а лишь благодаря любящему пониманию. Я не верила, что такое возможно. Мне всё ещё нужно было усвоить: любовь — ключевая нота учения Христа, спасают именно Его любовь и жизнь, а не яростные теологические угрозы и запугивания адом.

Я бы могла привести массу других мелких происшествий, относящихся ко времени моего пребывания в Индии, но они знаменательны скорее для меня, чем для кого-то другого. Я ездила из одного дома в другой, выслушивая отчёты, беседуя с управляющими, проводя бесконечные евангельские собрания, беседуя с солдатами об их душе или семье, посещая военные госпитали и утрясая многочисленные проблемы, естественно возникающие, когда сотни людей размещены вдали от дома и сталкиваются с проблемами жизни в жарком климате и в чужой цивилизации. Я была очень хорошо известна во множестве полков. Как-то я подсчитала количество полков, с которыми я работала в Ирландии и Индии, — их оказалось сорок. Во многих из них меня называли по-своему. В знаменитом кавалерийском полку меня называли “Бабуся”. В другом, гвардейском, полку меня почему-то звали “Китаянкой”. В хорошо известном пехотном полку обо мне всегда говорили и писали как о Б.С.Л. — “Благожелательная Старая Леди”. Большинство ребят называли меня просто “Матушкой”, вероятно потому, что я была чересчур молода. Переписка моя очень разрослась, я отлично узнала психологию солдат и никогда не слышала, чтобы они разговаривали так, как изобразил Редьярд Киплинг. Вообще-то среднего Томми Аткинса возмущает такое описание солдат.

76]Я сыграла тысячи партий в шашки и хорошо набила руку в этой игре, не потому, что искусно играю, а потому, что неведомым образом угадываю будущий ход своего противника. Запах какао и яичницы навсегда остался у меня в ноздрях. Я обычно “барабанила” — как это называлось — популярные песни на пианино в читальном зале, пока мне до смерти не надоедало слушать, как мужчины горланят “Совсем как плющ прильну к тебе” или “Стая анютиных глазок глазки проказливо строят” — популярные тогда песни. У мужчин, однако, были собственные варианты слов этих песен, которые я изо всех сил пыталась не слышать, чтобы не пришлось вмешиваться. Я часами играла гимны на фисгармонии, выучив их чуть ли не наизусть. У меня в то время было отличное меццо сопрано, звучное и великолепно поставленное. Я потеряла его из-за пения в накуренных комнатах. Подозреваю, что я продавала больше пачек сигарет, чем табачный магазин. Я вдохновенно аккомпанировала пению гимнов на каждом собрании. Солдаты не утруждают себя учтивостью, и я вскорости уловила, что когда они требуют “цыплячий гимн”, они имеют в виду гимн “Грешный, я лечу к фонтану”, а “чадо во чреве” — это гимн со строчкой “Неиссякаема матери нежность к чаду, носимому ею во чреве”. Мы пользовались сборником гимнов Муди и Сэнки, достоинством которого являются действительно славные, живые мелодии, хотя в литературном, поэтическом отношении он просто ужасен.