Виталий Закруткин - От земли к земле

В 1946-1947 годах были напечатаны две мои книги: роман «У моря Азовского» и документальная книга о войне «Кавказские записки». Роман был посвящен одному из самых драматических эпизодов гражданской войны — гибели красного десанта, высаженного в мае 1918 года против немецких войск кайзеровского генерала фон Кнерцера. Часть глав этого романа я написал, находясь после контузии в госпитале в Познани, а закончил его в Ростове. Что касается «Кавказских записок», то можно сказать, что в основном эта книга писалась на фронте, в перерывах между боями, а также в пору моего короткого пребывания в военном санатории в Кисловодске, куда меня почти насильно направил генерал армии И. В. Тюленев, которому я был очень благодарен за заботу и за его стремление помочь мне в работе над книгой.

Сразу же после выхода «Кавказские записки» получили самое широкое распространение, были несколько раз переизданы у нас и переведены на европейские языки. Обширное послесловие написал к книге чехословацкий критик, ее высоко оценили в Болгарии и других странах. Но больше всего меня тронуло выступление в «Литературной газете» Петра Андреевича Павленко, который сам воевал на Кавказе и счел нужным на страницах газеты сказать в мой адрес много теплых, добрых слов…

В 1947 году я навсегда простился с городом. Кочетовский колхоз «Победа» Семикаракорского района Ростовской области выделил мне хороший приусадебный участок на берегу Дона, помог транспортом. За два года мне удалось построить на своем участке просторный деревянный дом, привести в порядок двор, начать посадку фруктового сада.

Итак, мечта моя исполнилась: выросший на земле, я через много лет снова вернулся к полям, к лугам, к лесам, мог распределять рабочие часы по своему усмотрению — вставать на рассвете, бродить по берегу реки, садиться за письменный стол, отдыхать на охоте и рыбной ловле.

В Кочетовской были тогда два колхоза — полеводческий и рыболовецкий. Оба работали неважно, полагаясь на сегодняшний день. Если у полеводов не хватало техники, удобрений, а подчас им мешали весенние разливы Дона и Донца, то рыбаки, выполняя начертанный где-то наверху план и стараясь обязательно его перевыполнить, хозяйничали на реках хищнически, не считаясь ни со сроками лова, ни с размерами вылавливаемой молоди, загребали все, что попадало в сети.

Вскоре после моего приезда станичники избрали меня депутатом местного Совета, районного, областного. С каждым днем я все больше интересовался работой колхозов, часто бывал в полеводческих бригадах, на виноградниках, на рыбацких тонях, стал присматриваться к людям, по вечерам беседовал со стариками.

На третьем году моей деревенской жизни я написал роман «Плавучая станица», за который мне была присуждена Государственная премия СССР. Роман много раз переиздавался у нас и за рубежом, был переведен почти на все европейские языки. Советские критики Ю. Лукин, Д. Молдавский, В. Ермилов, Б. Платонов, Б. Галанов, Ю. Иващенко и другие с редким единодушием высоко оценили «Плавучую станицу». В журнале «Октябрь» много хороших, дружеских слов сказала о романе Д. Н. Сейфуллина. От читателей я получил сотни писем, в числе которых было большое интересное письмо английских коммунистов из приморского города Саутпорта, близ Ливерпуля. Тесно связанные с рыбаками, английские товарищи писали мне о том, что они коллективно обсуждали «Плавучую станицу», что книга им очень понравилась и что натолкнула их на мысль помочь нищенствующим рыбакам возродить промысел креветок, что постоянная, умная помощь трудящимся — прямая обязанность коммунистов, и что примером для этого им послужил изображенный в «Плавучей станице» рыбак коммунист Архип Антропов. Тотчас же после выхода книги в свет министр рыбной промышленности СССР специальной директивой приказал всем инспекциям рыбоохраны страны прочитать роман и сделать практические выводы по вверенным им водоемам. Рыбаки Байкала организовали десятки конференций по «Плавучей станице», предложили принять ряд мер по охране уникальных рыбных запасов знаменитого озера.

Признаюсь честно: так же, как любой писатель, я испытал чувство удовлетворения при чтении критических статей и рецензий, воздающих должное тому, что было сделано. Но особую радость я почувствовал, когда познакомился с письмами англичан, директивой министра, резолюциями байкальских рыбаков, отзывами болгарских рыбаков из Варны, Бургаса, Созопола. Это было чувство исполненного долга, твердой уверенности в том, что твоя книга принесла прямую пользу людям и послужила добру…

В последние годы судьба довольно близко свела меня с Михаилом Александровичем Шолоховым, и это не могло не отразиться на моей жизни. Как я уже писал, Шолохова мне впервые довелось увидеть в 1935 году в Вешенской, куда я приехал с письмом А. С. Серафимовича. Однако прошло больше десяти лет, прежде чем мы с Михаилом Александровичем стали встречаться в разных местах: в Ростове, в Москве, в Вешенской, куда он меня не раз приглашал. Приезжал он и ко мне в Кочетовскую и пробыл у меня в гостях три дня. Об этих встречах я подробно писал в своей книге «Цвет лазоревый», изданной в 1965 году.

Близкие мне друзья-литераторы настойчиво спрашивали у меня: какие черты Шолохова — человека и писателя — стали для тебя особенно дорогими? Я сам над этим часто задумывался, и сейчас, когда прошло немало времени, считаю, что ответить на этот вопрос не столь просто, как кажется на первый взгляд. Во-первых, Шолохов — как человек и как художник — всегда привлекал и привлекает меня твердостью и постоянной последовательностью своего мировоззрения. На протяжении своей жизни, видя вокруг себя достижения и недостатки, доброе и плохое, энтузиазм и жестокие ошибки, он никогда не подвергал какому бы то ни было пересмотру свои позиции, всегда оставался писателем-коммунистом, веря в великие цели партии и народа. Эта особенность Шолохова породила его гражданское и художественное бесстрашие. Он смело боролся и борется против всего, что мешает народу. Доказательством этого являются все его выступления на партийных и писательских съездах, на встречах с избирателями, в печати. Служение правде, борьбе за человека, изумительное проникновение в душу человеческую определяют прекрасные произведения Шолохова-художника.

Во-вторых, мне всегда была понятна и дорога глубокая народность Шолохова, та истинная народность, которая не может быть привнесена извне, а определяется всей жизнью, взглядами, характером, стремлениями писателя, великолепным знанием народного быта, национальных традиций, языка народного.

В-третьих, меня трогало и привлекало то, что Михаил Александрович знает и любит на земле все живое. Он прекрасно знает природу, и это нашло выражение во всех его произведениях, запечатлевших изумительные по красоте и глубине проникновения картины родной земли, с которой неразрывно связана жизнь всех шолоховских героев…