Алексей Игнатьев - Пятьдесят лет в строю

- А уверены ли вы в них? Вот я вчера на перекрестке банкира, барона Жака Гинзбурга, встретил. Он же ваш французский вице-председатель в Русско-Азиатском банке, а мой давнишний знакомый. "Иду,- говорит,- на заседание по деникинским делам". А как раз мимо нас автомобиль пролетает. Я и хватаю старика за рукав: "Prennez garde! - Берегитесь!" - шепнул я ему. Если бы вы видели, как он побледнел! "Да успокойтесь,- сказал я ему,- я ведь только боялся, чтобы автомобиль вас не задавил!"

- Шутить изволите, а все же не могу я поверить, чтобы иностранцы дураками оказались,- вздохнул Путилов.

- Не берусь судить, простаки они или мудрецы, только я не перестаю повторять французским генералам, что все они, пойдя на Россию, в воду будут сброшены. Морей-то вокруг нас для этого хватит.

- Не может быть, не может быть! - повторял мой собеседник.

От волнения он даже встал из-за стола и, забывая про присутствовавших, стал нервно шагать по ресторану. Меня же охватило неудержимое желание вырвать у ведшего темную игру Маклакова одно из важных средств финансирования "интервенции". Подобному дельцу, как Путилов, ничего дороже денег быть ведь не могло.

- Ну, решено! Товар-то на воде придется перепродать.- И Путилов тут же заказал бутылку наилучшего шампанского.

- Ваше здоровье, ваше сиятельство!

* * *

Намаявшись в переговорах о деньгах с финансистами, подобными Путилову, Маклаков решил произвести последнюю, но решительную атаку против "непокорного", упорно отстаивавшего свою независимость военного агента и, попросив меня заехать по "неотложному делу", вместо обычных любезных недоговоренностей сразу поставил вопрос ребром:

- Мне стало известно, что вы в настоящий момент ведете пегеговогы с фигмой "Ггаммон" о ликвидации договога на пушечные гильзы.

- Вам сообщил это генерал Свидерский? (Начальник артиллерийского отдела в моем комитете, согласившийся за моей спиной сотрудничать одновременно и с "политическим совещанием".) Я уже предложил ему сдать дела,- ответил я Маклакову.

- Ну, хотя бы и он,- отмахиваясь, как от назойливой мухи, от подобного вопроса, ответил Маклаков.- Я только хочу вам сказать, что ,эти гильзы "нам" необходимы.

- Гильзы? Да что же вы с ними делать будете? Ведь ни снарядов, ни пороха к ним не имеется,- попробовал я отделаться шуткой.

- Это вас не касается. Нам нужны гильзы Ггаммона.

- Бросьте, Василий Алексеевич, вам не гильзы, а те полтора миллиона франков, которые я требую за них с фирмы, нужны. Вот что вас интересует.

И подняв глаза на своего собеседника, я нашел его сидящим уже не в кресле, а на одной из полок открытой библиотеки, уставленной когда-то книгами покойного Извольского. Лицо Маклакова было искажено такой злобой, какой я за ним и не подозревал.

- А если это пгиказ самого Деникина,- сказал он,- вы тоже не намегены его выполнить?

- Деникина я встречал полковником генерального штаба в русско-японскую войну. Но почему же я должен теперь исполнять его приказ? Не понимаю.

- Алексей Алексеевич,- задыхаясь и слезая с полки, заявил Маклаков,довольно над нами издеваться! Нам с вами говогить больше не о чем.

- А мне уж и подавно,- ответил я.

И вдруг, как бы досадуя на самого себя, Маклаков, вздохнув, добавил:

- Вы вот когда-нибудь узнаете, кто был вам истинный дгуг!

Не под силу оказалось моим недругам сбить меня с последней позиции защитника уже не военных, а финансовых интересов нашей страны, и потому Маклаков применил одно из самых сильных средств борьбы для уничтожения политического значения человека: полное его игнорирование при решении каких бы то ни было вопросов.

* * *

"Le gnral Ignatieff n'existe plus".

- Генерал Игнатьев больше не существует! - вот что с легкой руки Кэ д'Орсэ (министерство иностранных дел) облетело французские министерства, задело, хотя правда и не пошатнуло "ликвидационную комиссию", но закрыло двери во многих, как когда-то казалось, дружеских домах.

Тяжелее всего в жизни чувствовать себя лишним, и потому больше для очистки совести, чем для дела, заходил я в знакомое для всех военных агентов пристанище,- 2-е бюро генерального штаба.

"Министры меняются - канцелярии остаются!" - говорит французская чиновничья мудрость, и швейцар военного министерства, почтительно меня встречая и не спрашивая даже пропуска, с улыбкой замечал:

- Это уж десятый!

Французы тем и милы, что умеют сами над собой посмеяться.

"Ходит вот к нам все тот же русский генерал,- думал, вероятно, про себя швейцар,- и, должно быть, ему смешно, что мы за это время уже десятого министра у себя сменяем".

Приветливо, как старого сослуживца, принял меня при последнем моем посещении помощник начальника генерального штаба Видалон. Поговорили мы оба об участи наших русских бригад, об отсутствии информации из России, но, когда я попытался восстановить прежние, полные доверия отношения с французским генеральным штабом, мой приятель изрек:

- Что поделаешь, генерал, колесо Фортуны вращается!

- Я понял, вы хотите сказать, что я окончательно скатился вниз!

И мы оба рассмеялись.

Начальник генерального штаба, сухой седой старик, генерал Альби, тот самый, с которым находил лишним считаться Мандель, только что покинул свой пост. Встретив меня как-то на улице, он снял допотопный котелок и, пожав мне руку, сказал:

- Не сетуйте на меня, генерал, за все то зло, которое я был вынужден вам причинить и, поверьте, совершенно против моей воли.

Такое же полное уважения отношение встретил я и у прежнего моего сослуживца по Гран Кю Жэ, начальника так называемого "славянского бюро" майора Фурнье. Этого майора не следовало смешивать с его начальником полковником Фурнье. Оба однофамильца прекрасно говорили по-русски, но полковник смотрел на Россию глазами тех русских офицеров, с которыми он провел несколько месяцев до войны, отбывая стажировку в Виленском военном округе, а майор Фурнье в России никогда не был, но много про нее читал.

- Никто ведь нам с вами, генерал, не хочет здесь верить, что, располагая такими кадрами, как прежние унтер-офицеры царской армии, Советы способны отстоять революцию. Как будто мы сами, французы, в свое время из санкюлотов армии не создали,- не без волнения в голосе говорил мне этот пылкий южанин.

Неважно, вероятно, чувствовал он себя в этот день на утреннем докладе своему однофамильцу: авангарды Деникина подходили к Орлу. Впрочем, хотя где-то в глубине души скребли кошки, точь-в-точь как в бою после оставления ценного рубежа, но ни майор, ни я бровью не повели. Школа "молчальника" Жоффра не забывалась.

Никакие трудности на фронте не должны нарушать планомерной работы в тылу, и временные успехи белогвардейцев не изменили в Фурнье его отношения к деникинской авантюре.