Герхард Больдт - Гитлер. Последние десять дней. Рассказ очевидца. 1945

Военное совещание прошло в своем обычном ритме в гнетущих стенах кабинета бункера; генерал Кребс из военного министерства доложил обстановку на Восточном фронте, а Йодль — на остальных театрах военных действий. Тем временем Геринг и я удалились в личные комнаты и обсудили его намерение эвакуировать свой оперативный штаб в Берхтесгаден, поскольку Каринхоллу уже угрожала серьезная опасность, и «Курфюрст», оперативный штаб ВВС, уже время от времени не выходил на связь. Геринг собирался ехать на машине, поэтому ему уже было пора отправляться, поскольку между Галле и Лейпцигом осталась только одна главная дорога в южном направлении, которая, как я знал, была еще свободна от передовых частей врага. Я посоветовал Герингу ехать, и он спросил у меня, не попрошу ли я Гитлера перевести в Берхтесгаден оперативный штаб ВВС.

Несмотря на критическую обстановку — на Итальянском театре войны — совещание прошло спокойно, без обычных неуравновешенных взрывов. Фюрер принял несколько точных и объективных решений; свою возбудимость он держал под полным контролем. Когда я выдвинул предложение, что Геринга необходимо отвести на юг, до того как связь с ним будет потеряна окончательно, он согласился и быстро вышел, чтобы самому предложить это Герингу.

Мои мотивы этого поступка можно было объяснить, вероятно, моей твердой уверенностью в то время, что Гитлер и оперативный штаб ОКВ — как было предусмотрено в наших приказах — также должны были перевести в Берхтесгаден свое Верховное командование, даже в том случае, если бои вокруг Берлина не усилятся; при необходимости их можно было вывести самолетом и ночью. Самолеты для этого уже были готовы, и все, кто не был жизненно необходим в штабе фюрера в Берлине, уже были отправлены в Берхтесгаден на спецпоездах и в колоннах грузовиков. То же самое относилось к ОКВ и к военному министерству, которые были разделены на объединенный Северный командный штаб (для Дёница) и Южный, в Берхтесгадене. Дёниц должен был взять на себя командование всеми родами вооруженных сил в Северной Германии, после того как Центральная и Южная Германия будет отрезана от севера соединившимися к югу от Берлина американскими и русскими войсками. Гитлер сам подписал эти приказы, поскольку он планировал переправиться на юг, поддерживая радиосвязь с Дёницем.

20 апреля, по возвращении в Далем, я сообщил Йодлю о моем решении отправить самолетом в Берхтесгаден всех, кого можно освободить от службы; мой собственный спецпоезд уже отправился туда двумя днями ранее. Под командованием моего адъютанта Шимонски мой личный самолет совершил идеальный взлет среди бела дня под управлением авиационного инженера Функа [пилота Кейтеля] и полного экипажа, увезя генерала Винтера, д-ра Лемана, фрау Йодль и мою жену в Прагу, где их ждала служебная машина, чтобы доставить их в Берхтесгаден. Этим же вечером самолет вернулся в Берлин и вновь был в моем распоряжении. Все это было сделано для того, чтобы снять напряжение и подготовиться к скорому переезду штаба фюрера в Берхтесгаден, поскольку в тот момент это не подлежало сомнению.

21 апреля к фюреру для личного доклада о сложившейся ситуации прибыл генерал Шёрнер, командующий самой большой и самой сильной группой армий на Восточном фронте [группой армий «Центр»], действовавшей от Карпат почти до самого Франкфурта-на-Одере на юге. Их встреча прошла в полной секретности, и, когда этим же вечером мы с Йодлем вошли в бункер фюрера, Шёрнер как раз прощался с ним. Было видно, что фюрер был весьма воодушевлен их разговором, он высказал несколько оптимистических замечаний, на что Шёрнер поддакивал, а затем попросил нас поздравить самого последнего «фельдмаршала» Германии.

В ходе военного совещания стало совершенно ясно, что Шёрнер внушил фюреру чрезмерную уверенность в возможностях своего фронта и собственных руководящих качествах, и теперь Гитлер ухватился за это, как тонущий хватается за соломинку, совершенно не обращая внимания на то, что в конечном счете это был лишь только небольшой участок фронта, который еще мог кое-как сопротивляться. Ситуация на западе и в Италии была безнадежной; русские стояли у ворот Берлина… Настроение фюрера улучшилось еще больше, когда неожиданно для нас на совещании появился генерал Венк, командующий вновь сформированной 12-й армией, и доложил Гитлеру о положении своих дивизий, о своих оперативных целях и график своей внезапной атаки на американские формирования, действующие в районе Гарца и продвигающиеся к Эльбе. Поскольку генерал Венк остался жив и попал в плен к американцам, я хочу предоставить ему самому когда-либо в будущем рассказать о его тогдашних намерениях, целях и планах, так как у меня самого нет ни карт, ни документов, чтобы свериться с ними. Фюрер весьма ценил Венка, как деятельного, но осмотрительного штабного офицера, когда он лучше узнал его; он был ближайшим коллегой начальника Генерального штаба Гудериана, его правой рукой и постоянным представителем, поэтому он и был выбран фюрером в качестве командующего заново сформированной 12-й армией. Эта последняя, как ожидалось, должна была привнести изменения в ситуацию, сложившуюся между горами Центральной Германии и Эльбой, зачистив от сил противника — предполагалось, что они слабы, — район Магдебург — Люнебург — Брюнсвик, и соединиться с танковой группой, форсировавшей Эльбу на юге от Лауенбурга и ведшей бои в окрестностях Юльцена.

Ввиду импровизационного характера его формирования, сложности ситуации, которая связала наши силы по рукам и ногам, а также численного недостатка данной армии я совершенно не понимал оптимизма фюрера и генерала Венка. Я уверен, что Венк на самом деле и не надеялся добиться чего-либо более крупного, чем локальный успех, и уж, естественно, не стратегической победы. Но и в этом случае очевидный самообман Гитлера только возрос благодаря тем генералам, которым он доверял, что, в свою очередь, вселило в него надежды, оказавшиеся для нас роковыми. Только те, кто — как и я — были очевидцами сотен случаев, когда даже высшие командиры не осмеливались в такие моменты перечить фюреру и высказывать ему то, что они думают, и то, что считают выполнимым, могут по праву отвергнуть упрек в «слабости» ближайшего окружения фюрера.

Когда в этот вечер, после совещания, мы с Йодлем, по традиции, вместе возвращались домой на моей машине, то оба высказали удивление по поводу того, что фюрер выглядел таким оптимистичным, или, по крайней мере, мог говорить так уверенно. Шёрнер и Венк, должно быть, вдохнули в него новую надежду. Неужели он на самом деле не видел, насколько безнадежным было наше положение? Нет, он конечно же понимал это, но он отказывался допустить, что это правда.