Герхард Больдт - Гитлер. Последние десять дней. Рассказ очевидца. 1945

В апреле 1941 г. в нашей походной жизни произошли крупные перемены: 58-ю дивизию, в том числе и мое подразделение, по железной дороге перебросили в Восточную Пруссию. Мы были так сильно огорчены необходимостью покинуть удобную и уютную Фландрию, что нам было не до размышлений о причинах нашей передислокации. Во всяком случае, мне даже и не снилось как-то связать наш переезд с вероятной войной против России.

Мой отряд обосновался немного южнее Эльбинга, где оставался на протяжении двух месяцев. Я с большим удовольствием прожил эту весну в Восточной Пруссии с ее многочисленными озерами и девственными лесами, с великолепными пейзажами, полными тихой грусти, окруженный массой добрых людей, для которых гостеприимство — непреложный закон человеческого общения.

Потом мы стали выдвигаться от Эльбинга все дальше и дальше на восток, ускоряя темп нашего движения с наступлением летних дней. Скорость сделалась особенно заметной после 15 июня. В конце концов мы расположились близ города Хайдекруг, неподалеку от германо-российской границы, и стали ждать дальнейших распоряжений.

Наступило 21 июня 1941 г. После полудня разведывательный отряд выстроился в два ряда лицом на восток. Майор Зитлов, великолепный командир, терпеливый и отзывчивый, вышел перед шеренгами солдат и угрюмо зачитал нам приказ Адольфа Гитлера дислоцированным на востоке войскам начать военные действия против Советского Союза. Нападение намечалось начать предстоящей ночью. Приказ Гитлера заканчивался словами: «Да поможет нам Бог в этой битве».

22 июня 1941 г., 3 часа ночи. Окрестности погружены в призрачную тишину, лишь время от времени слышится кваканье лягушек и крик какой-то сонной птицы. Мы ждем, когда наступит момент, чтобы начать маршировать на восток. Стрелки часов показали 3.15, и в то же мгновение тишину потряс оглушительный грохот; стало светло как днем. Насколько хватало глаз, немецкая артиллерия уже вела ураганный огонь по советской территории.

Наступая, мы прошли Литву и Латвию, у Риги форсировали Даугаву, а через три недели уже маршировали по пылающему городу Плескау на южном берегу озера Пейпус. В Прибалтийских государствах нашей инженерной службе постоянно приходилось доказывать, на что она способна. Единственное, с чем она была не в силах справиться, — это жара и назойливая пыль. Здесь нас прежде всего поразили возбуждение и радость, с какой нас встречало местное население, а также первые наглядные свидетельства беспощадной жестокости, которая стала отличительной чертой этой войны с Россией.

Наш отряд понес потери уже через несколько дней после вторжения в Литву. В их числе был и наш эскадронный доктор, попавший в засаду, устроенную какой-то разрозненной группой красноармейцев, которых в тот период немало бродило по лесам. Следует признать, что нежеланию сдаваться в плен во многом способствовал пресловутый «Приказ о комиссарах», предписывавший расстреливать на месте всех захваченных в плен советских комиссаров и сочувствующих идеям большевизма. Однако большинство частей вермахта, включая и 58-ю дивизию, игнорировало приказ.

В восьми километрах к северу от Плескау дивизия вместе с разведывательным отрядом разбила лагерь под открытым небом, выставив охрану от возможных нападений отдельных групп противника. Война стала превращаться для нас в осязаемую суровую действительность.

16 июля мы взяли штурмом упорно оборонявшийся небольшой город Гдов. 18 июля я получил приказ взорвать крупный мост стратегического значения через реку Нарву, по которому шла дорога от озера Пейпус к Балтийскому морю. Вернувшись в отряд 19 июля после выполнения задания, я застал его изготовившимся к атаке на оборону противника в полосе нашего наступления, на так называемую «линию Сталина». Во время атаки я был серьезно ранен; перед отправкой на перевязочный пункт мне был вручен Железный крест 2-го класса, первому из военнослужащих 58-й дивизии, награжденных в ходе восточной кампании.

После двух месяцев лазарета и короткого отпуска в семье я вернулся в свой эскадрон, участвовавший в блокаде Ленинграда и занимавший позиции сначала на Пулковских высотах, а затем — близ города Урицка, ленинградского предместья, и вдоль дороги у Финского залива. Штабные офицеры нашей части разместились в Стрельне, маленьком городке между Ленинградом и Петергофом, вместе с инженерной службой дивизии, находившейся в резерве. В ночь на 7 октября к западу от Ленинграда русские предприняли атаку силами пехоты и бронетанковых частей, включавших 52-тонные танки Т-34. В этой схватке мой небольшой отряд показал, чего он стоит. Едва первый тяжелый танк прогромыхал по прибрежному шоссе в сторону Ораниенбаума, как наши солдаты уже установили на дороге противотанковые мины, на которых подорвались второй и третий танки. Под покровом темноты мы сумели взобраться на следующие два танка и уничтожить экипажи в рукопашной схватке. До рассвета удалось захватить еще два танка. Остальные 30 прорвавшихся русских бронированных машин были уничтожены огнем тяжелой зенитной артиллерии. Сражение продолжалось почти три дня с переменным успехом, и в минуты отчаяния я искал утешения, играя на пианино, обнаруженном в одной из школ, знакомые мне с детства мелодии. И я вновь имел возможность убедиться в том, какую искреннюю радость доставляет успешное преодоление собственных страхов.

В этом бою с танками был ранен только я один: осколки снаряда попали мне в грудь и в правое бедро, но я остался на ногах и мог ходить, преодолевая боль. Тем не менее меня сочли временно негодным для активной военной службы и отчислили в резерв. Одновременно мне сообщили о награждении меня Рыцарским Железным крестом. Воспользовавшись передышкой, я нагрузил дивизионный автомобиль табаком и сигаретами и поехал в Эстонию, где обменял табачные изделия и бензин на сливочное масло, рыбу, водку и лососевую икру — наказуемое деяние, но заслуживающее снисхождения, учитывая наши повседневные лишения и невзгоды.

Возвратившись на Ленинградский фронт, я застал киносъемочную группу, журналистов и технических экспертов. Оказалось, что наше успешное отражение танковой атаки русских вызвало небольшую сенсацию. На титульном листе официального армейского журнала «Вермахт» появилась моя фотография с надписью «Маленький король Ленинграда». Должен признать, что это прозвище намекало не только на мои фронтовые подвиги. Мою радость по поводу внезапно обрушившейся на меня славы несколько омрачило известие, что Рыцарским Железным крестом наградили вовсе не меня, а командира нашей части полковника Крайпе.

Между тем наступила настоящая русская зима. Немецкие позиции у Финского залива и на Пулковских высотах сковал жестокий мороз. Я еще не совсем оправился от последних ранений, а потому с радостью последовал приказу начальника Верховного командования германских вооруженных сил продолжить учебу и выехал домой; на целых четыре месяца война перестала для меня существовать. Я поступил на факультет международных отношений Берлинского университета, рассчитывая после окончания войны поступить на службу в министерство иностранных дел. Если не считать отдельных трений с членами студенческой нацистской корпорации, в работе которой я не участвовал, и с некоторыми эсэсовцами, с которыми нередко расходился во мнениях, эта пауза была для меня приятным событием.