Артем Драбкин - Мы дрались с «Тиграми»

Я присоединился к их занятию и уже из своего «вальтера» показал обеим, как стреляем мы, и не только по консервным банкам.

Наблюдая и дальше общение двух соперниц, я убедился, что избалованная вниманием мужчин-партизан Япанка с горечью, но признала свое поражение от скромной домашней девочки Миланки.

Вскоре партизаны покинули наш домик, а я ушел на передовую под Сотин. Но все равно, минуя смертельные опасности, я каждый день выбирался с передовой в Опатовац, чтобы встретиться с Миланкой.

Привязались мы друг к другу достаточно серьезно, оттого очень трудным было наше расставание. Миланка и ее родители с надеждой просили меня писать им, а после войны обязательно приехать и жениться на Миланке. Я же, зная наши законы, прощался с Миланкой навсегда. С одной стороны, не думал выжить до конца войны, с другой — знал, что невозможно жениться на иностранке, хотя и подданной союзного с нами тогда государства.

— Товарищ капитан, болгары идут! — громко и радостно, как будто близкие родственники в гости едут или долгожданные сваты показались, доложил мне дежуривший у стереотрубы разведчик.

Я вылезаю из низкого блиндажика в траншею, отряхиваюсь, привычно запускаю большие пальцы под ремень и расправляю гимнастерку. Всматриваюсь поверх траншеи, что вьется из тылов к нам на передовую. В сотне метров замечаю, как над брустверами колышутся не нашего покроя и цвета головные уборы. Их четыре. Через минуту из ближайшего зигзага траншеи показались болгары: два капитана с ординарцами. Они идут к нам на наблюдательный пункт договориться о передаче нашей полосы обороны болгарской воинской части.

Дело было вдекабре сорок четвертого под Вуковаром, в Югославии. Советские войска прекратили наступление вверх по Дунаю на запад и перебрасывались за Дунай, на север, в направлении на Венгрию. Свои позиции мы передавали под оборону союзной болгарской армии. Нашу поредевшую 52-ю стрелковую дивизию сменял полнокровный 11-й пехотный полк 3-й Балканской пехотной дивизии. Этот Полк будет поддерживать, как и у нас, дивизион артполка.

Дни стояли холодные, с частыми дождями. Как обычно в часы затишья, на передовой с немецкой стороны изредка раздавались пулеметные очереди. Еще реже с тонким посвистом на наши позиции приземлялись одиночные немецкие мины. Они, как бы нехотя, с отвратительным капризным надрывом трескались среди наших окопов. Мириады смертоносных осколков пронизывали все ближайшее пространство и с шумом дружно шлепались на землю, подобно стряхнутым с дерева яблокам.

Завидев меня, приготовившегося к встрече, болгарские офицеры, радушно улыбаясь, ускорили шаг. Это были командир болгарского артдивизиона капитан Христо Ангелов и начальник штаба его дивизиона капитан Иордан Георгиев — высокие, стройные, плотного телосложения, чернявые, с пушистыми усами, с выправкой строевых командиров красавцы лет сорока — сорока пяти. Их приветливые лица были полны восторга и очарования в предвкушении радостной встречи с представителями могучей, победоносной и дружественной им армии. Армии, которая дважды освобождала болгарский народ: в 1878 году — от турок, и в 1944-м — от немецких фашистов. Может быть, гости, как и я, на мгновенье вспомнили сентябрь сорок четвертого, когда улицы и площади болгарских селений были заполнены празднично одетыми людьми, слышался громкий смех, радостные крики, неудержимый говор и все тонуло в цветах и нескончаемых объятиях болгар с советскими солдатами, которые сменялись обильными угощениями за праздничными столами. Вот и теперь предстоит радостная встреча русских и болгарских солдат-побратимов. Только произойдет она не в солнечном сентябре, а в прохладном и дождливом декабре, в сырых окопах под вражеским огнем. Мы тогда принесли болгарам вызволение и свободу, они теперь нам — готовность плечом к плечу биться с немецкими фашистами.

Приложив пальцы к виску и демонстративно Щелкнув каблуками, я четко представился гостям:

— Командир первого дивизиона тысяча двадцать восьмого артполка капитан Михин.

Мы с болгарским командиром дивизиона одновременно протянули навстречу друг другу руки, поздоровались и, обнявшись, крепко, в горячем порыве прижались. Когда отпрянули, болгарин, по-отцовски посмотрев на меня, не удержался и тут же дружелюбно и откровенно выпалил то, что его больше всего удивило:

— Какой же вы молодой! И вы командуете дивизионом?! Сколько же вам лет?

— Двадцать три, — простодушно ответил я.

Несмотря на искренность его слов, на теплоту обращения, я почувствовал в его словах не столько комплимент, сколько озабоченность: неужели немцы настолько повыбили из рядов русской армии зрелых офицеров, что даже дивизионами командуют теперь мальчишки? Только нужда может заставить доверить тактическое трех-батарейное подразделение двадцатилетнему парнишке. Это же наверняка снижает боеспособность войска! У немцев-то, конечно, огнем дивизионов управляют солидные, зрелые офицеры…

Я сразу понял настрой своего коллеги — командира болгарского дивизиона и щекотливость его положения. Во-первых, он не инспектировать меня прибыл, а сменять, то есть брать под свою огневую ответственность полосу обороны целого полка и держать ее так же крепко, как это делаем мы, советские; а во-вторых, он не имел никакого ни морального, ни формального права не то чтобы высказать, но даже усомниться вслух в мощи победоносной армии. Ведь это он по возрасту мне в отцы годится, а по сути-то — кто он такой в сравнении со мной? Мы с боями из-под Москвы пришли сюда, а они еще и не воевали. Я — боевой и опытнейший офицер могучей армии, а он представляет армию заштатного государства, царь которого льстиво прислуживал Гитлеру. Так я мысленно подбадривал себя.

Но Христо продолжал нежно, по-отцовски сочувственно смотреть на меня с высоты своего возраста. У него не было никаких претензий лично ко мне. Всем своим видом, улыбкой, обращением он рекомендовался мне как внимательный и трогательно добрый отец. Возможно, у него был сын моего возраста и он по нему судил обо мне. Но больше всего его мучил главный вопрос: умею ли я корректировать огонь батареи, попросту — стрелять из орудий куда нужно, чего уж тут говорить о тактическом мастерстве.

Но ведь и у меня к болгарскому коллеге возникли смешанные чувства. С одной стороны, я уважал его возраст, его уверенность в себе, жизненный опыт, знания, я сочувственно относился к его деликатному положению в отношениях со мною. Однако я знал себе цену, поэтому нисколько не обиделся на сомнения Христо в оценке моих боевых качеств. Наоборот, я опасался, как бы необстрелянные болгары, несмотря на их храбрость и самоуверенность, не попали впросак в первом же бою. Настоящее поле боя — это не учебный класс, не строевой плац и не тренировочный полигон. За болгарами хотя бы несколько первых часов боя надо присмотреть, предостеречь их, предупредить и помочь, а в случае сильной опасности и спасти. Никто формально не возлагал на меня эту ответственность и опеку, но она сразу же возникла в моем сознании, когда своей молодостью я вызвал у болгар этакую залихватскую оценку положения: если мальчишки противостоят немцам, чего нам-то робеть.