Артем Драбкин - Мы дрались с «Тиграми»

Немцы снова окатили нас пулеметным огнем и минами. Пыль, дым, огонь и грохот. Земля вздыбилась, ходит ходуном. Взрывы поднимают в воздух тела солдат, осколки рвут на части живых и мертвых. Страшно неимоверно! Мы вжались в землю. И тут фашисты снова поднимаются в атаку. Мы отстреливаемся, но положение критическое — судьба наша предрешена. И вдруг в этом аду меня оползает какой-то шупленький солдатик — движется вперед, на нейтралку! Что за смельчак? — ревниво, с завистью подумал я, в таком тарараме не боится, опережает даже меня, обстрелянного лейтенанта. И чего ему там надо среди огня и трупов? Движимые единственным стремлением ворваться в Ржев, мы и мысли не допускали, что кто-то из нас захочет в плен уползти, да и о загранотрядах, которые, нацелив в спины нам пулеметы, лежали сзади, мы не думали.

— Назад! — заорал я во всю глотку.

На мой окрик, как блеск молнии, на мгновение сверкнуло в быстром повороте девичье личико и тут же исчезло, успел заметить лишь прилипшие к потным щекам кудряшки и снисходительную улыбку. В два прыжка девушка оказалась около одного из лежавших впереди нас тел красноармейцев, потом, как синичка, перескочила, быстро обследовала другого, третьего. У четвертого задержалась и стала быстро перевязывать голову. Увертываясь от пуль и осколков, девушка намертво вцепилась руками в ворот раненого и, напрягая все свои силенки, короткими, частыми рывками стала перемещать спасаемого в нашу сторону.

Между тем самые резвые из атакующих немцев уже приближались к нашей сестричке. Бежавший впереди немец намеревался впрыжке подмять под себя отважную санитарку и размозжить ее голову коваными сапогами. Пуля нашего бойца сразила фашиста на взлете. Девушка же настолько была увлечена спасением раненого и так умучена, что даже не заметила ни надвигавшейся опасности, ни своего спасения.

Тут в моей телефонной трубке захрустело, появилась связь, и я открыл огонь по фашистам. Разрывы наших снарядов разметали немцев, а девушка благополучно приволокла раненого на нашу позицию.

Я не узнал имени той храброй девушки. Но, думаю, родом она была из Старицы подо Ржевом, именно оттуда девушки-добровольцы поступали в нашу дивизию.

А теперь передаю слово военврачу нашей дивизии Варваре Александровне Сомовой. Со слов В.А. Сомовой я записал ее рассказы, и мне захотелось включить их в свою книгу. Они дополняют мой рассказ, но трогательны, интересны и сами по себе, показывая жизнь женщин на войне. Родилась Варя Сомова в 1919 году в селе Чертовищи Ивановской области. В феврале сорок второго окончила Ивановский мединститут и была направлена на должность военврача в 106-й медсанбат 52-й дивизии, формировавшейся тогда в Коломне. С дивизией прошла весь ее боевой путь — от первых боев подо Ржевом до Порт-Артура. Как оказалось, всю войну мы прошли почти рядом, а познакомились только в июне сорок пятого. Привожу рассказы Варвары Александровны, всего их в книге три, ничего не меняя, такими, как их услышал, поэтому здесь и в дальнейшем повествование в этих рассказах идет от ее имени.

Скорбным, опасным и каторжным был труд медиков переднего края. В наш 106-й медсанбат за всю войну не поступало такого количества раненых, как подо Ржевом. Во время летнего сорок второго года наступления поля, болота и рощи в районе боев были сплошь устланы трупами сотен и сотен людей, а поток раненых в медсанбат исчислялся тысячами.

Первая помощь раненым оказывалась на поле боя, затем они доставлялись в наш медсанбат. Располагались мы в районе деревень Бельково й Харино, которые дотла были выжжены немцами, поэтому раненых размещали в близлежащих рощах, в старых немецких блиндажах, в санитарных палатках. Порой наплыв раненых был настолько велик, что их располагали рядами на носилках среди лесных полян. В иные дай поступало до семисот раненых, это означало до ста человек в течение одного-двух часов. Приемно-сортировочное отделение не успевало вести регистрацию и осмотр вновь прибывавших. Особенно много раненых было в августе, когда после проливных дождей застопорилось наше продвижение и бои приняли жесточайший характер. На раскисших дорогах вязли наши машины и повозки с ранеными; кони, утопая по брюхо в грязи, не в состоянии были сдвинуться с места.

Отправка в тыл транспортабельных раненых затруднялась не только отсутствием нужного количества машин и сопровождающих, но и постоянными обстрелами и бомбежками. Ни днем, ни ночью медсанбат не оставляли в покое немецкие самолеты и дальнобойные орудия. Только закончится артобстрел, как его сменяет налет авиации. Со страшным, душераздирающим завыванием пикируют на раненых самолеты. Они не обращают никакого внимания на разложенные поблизости опознавательные красные кресты и делают свое гнусное дело. Мощные разрывы целиком сметают санитарные палатки, разбрасывают тесные ряды носилок с ранеными, засыпают их грязью, убивают, наносят новые увечья. Трещат деревья, падают огромные сучья, уничтожаются подвешенные на деревьях капельницы. Мечутся среди разрывов окровавленные врачи, медсестры, санитары. Вскакивают с носилок тяжелораненые, которым и шевельнуться-то запрещается.

Особенно были страшны обстрелы и бомбежки операционных. Хирурги работали круглосуточно, вдруг среди ночи от взрыва бомбы или снаряда рушится операционная палатка, гаснет свет, разливается керосин, все вспыхивает огнем, окутывается дымом и гарью. Опрокидываются операционные столы с ранеными, у которых вскрыты грудные клетки, полости живота. В стерильных халатах и масках, со скальпелями и шприцами в руках падают навзничь хирурги и ассистенты. Гибнут и нервируются люди, уничтожаются бесценные лекарства и оборудование. Снова надо обмывать раненых, заново перевязывать, ставить шины, а то и делать новые операции. И это и днем, и ночью. И почти каждый день, и каждый раз надо устранять последствия бомбежек и обстрелов.

В эту страшную круговерть фронтовой обстановки мы с моей однокашницей по институту и подругой Зоей Овсянниковой окунулись прямо со студенческой скамьи, и осваиваться приходилось быстро, в процессе лечения раненых обретать необходимый практический опыт. Но мы справлялись. До ста операций в сутки делала хирург Овсянникова. У меня, врача-терапевта, на руках были сотни тяжелораненых. Четверо хирургов, включая и командира медсанбата, круглосуточно стояли у операционных столов при свете керосиновых ламп, работали быстро и искусно. Когда же от напряжения и усталости они валились с ног и глаза их закрывались сами собой, им поочередно, на час-другой, давали перерыв, и тогда они падали и засыпали.