Николай Крылов - Не померкнет никогда

Противник особенно стремился дезорганизовать нашу систему боевого управления, однако не смог за все эти дай вывести из строя ни один дивизионный, бригадный или полковой командный пункт. Нового их расположения он явно еще не раскрыл.

А Чапаевская дивизия управлялась с прежнего КП под выступом скалы в Мартыновском овраге. Генерал Коломиец убедил нас с командармом, что переносить его КП нецелесообразно: артиллерией это место не простреливается, авиацию же должна обмануть прикрывавшая скалу маскировочная сеть. Дело в том, что невдалеке нависла над оврагом другая скала, примерно такой же величины и формы. Расчет Трофима Калиновича оправдался: на ту скалу и обрушились бомбовые удары.

И все же одна крупная бомба упала, по-видимому случайно, у замаскированной скалы. Осколками были ранены стоявшие рядом военком дивизии Н. И. Расников и начальник штадива П. Г. Неустроев. И оба — серьезно, так что подлежали эвакуации на Большую землю.

Полковой комиссар Расников прибыл в Севастополь недавно, но успел сработаться со своеобразным по характеру Коломийцем и много вместе с ним сделал, чтобы достойно подготовить дивизию к новым боям. А Парфентий Григорьевич Неустроев возглавлял штадив с первых дней обороны, великолепно знал сложный по рельефу третий сектор, был одним из опытнейших в нашей армии штабистов.

Расникова заменил начальник политотдела дивизии батальонный комиссар А. С. Блохин, Неустроева — начопер штаба майор С. А. Ганиев.

Единственное, что врагу перед штурмом вполне удалось, — это разрушить город.

Севастополя — такого, каким мы привыкли его видеть и представлять, каким он, оставался после двух прошлых штурмов и семи месяцев осады, теперь не стало. Он превратился в руины. Особенно пострадали центральные улицы, обращенные к морю, самые красивые. Одни здания рухнули, на месте других стояли обгорелые каменные коробки. Лишь на окраинах, застроенных небольшими домиками, были еще не тронутые бомбами кварталы. Словно чудом сохранились зеленые массивы Приморского и Исторического бульваров, но они выглядели, как прежде, конечно, только издали. Деревья покорежило осколками, опалило огнем.

Из городского комитета обороны сообщали: с конца мая по 5 июня в Севастополе разрушено свыше четырех тысяч шестисот зданий и три тысячи повреждено…

"Жизнь города парализована". Такие слова есть в наших документах тех дней — в донесениях, в журнале боевых действий. Там, где нет места подробностям, как иначе сказать о положении в городе, если в нем замерло движение на улицах, не поступает вода в уцелевшие дома и колонки, остановился хлебозавод?

Однако просто повторить здесь эти слова я не могу. Да, Севастополь был разрушен и продолжал разрушаться бессмысленно и безжалостно. После воздушной тревоги, которую возвестили сирены утром 2 июня, штаб МПВО так и не дал отбоя ни в тот день, ни на следующий. Бомбардировщики Рихтгофена налетали группа за группой, не делая длительных пауз даже ночью. В городе стало тяжелее, чем на многих участках передового рубежа, где бойцы могли пока находиться в укрытиях. И было больше, чем на переднем крае, потерь: за несколько дней — почти восемьсот убитых… Полевые госпитали, расположенные в городской черте, заполнялись ранеными из гражданского населения. В подвале 1-й Совбольницы, в центре Севастополя, Соколовский развернул крупную операционную, в подземном кинотеатре на улице Карла Маркса — перевязочный пункт.

Но, разрушая каменные стены, враг не в состоянии был подавить дух людей, сломить боевую организованность севастопольцев, их решимость бороться.

Водопровод, магистрали которого оказались перебитыми 2 июня в пятнадцати местах, был ночью восстановлен. Через несколько часов снова выведен из строя и опять восстановлен. И так еще не раз. Пытались отремонтировать и сильно поврежденные печи хлебозавода, а тем временем заработала запасная механизированная пекарня, оборудованная в Инкерманских штольнях. Рухнули стены остававшегося на поверхности заводика "Молот" (там делали минометы, детали гранат), но станки уцелели, и их за одну ночь перенесли в Троицкую балку, на спецкомбинат. Туда же перешли рабочие.

А рыбаки с Северной стороны — "стариковская бригада" Котко и Евтушенко, о которой я рассказывал, — продолжали, держась под берегом, добывать для горожан и для бойцов свежую рыбу. Закидывать сети им почти не приходилось: подбирали камбалу, оглушенную упавшими на рейде бомбами. Другая, балаклавская артель уже не рыбачила, она влилась в один из оборонявшихся на этом участке батальонов.

Городская телефонная сеть не действовала. Комитет обороны сообщался с КП трех районов, с предприятиями, службами, убежищами через связных. Потом Борис Алексеевич Борисов рассказывал: если надо передать что-то очень важное, посылали двоих-троих, и они пробирались по городу, не теряя друг друга из виду, но так, чтобы не попасть под разрыв одной бомбы или снаряда.

Несмотря ни на что, разносили по убежищам прибывавшую с Большой земли почту. Доставлялась и городская газета "Маяк Коммуны". Типография ее была разрушена, газета перешла на формат чуть больше листка школьной тетради. Но вмещала кроме сообщений Совинформбюро и местной сводки "На подступах к Севастополю" также городские новости. В том числе такие: "Женщины бомбоубежища № 2 вчера сдали Н-ской части 2500 штук выстиранного белья, приняли в ремонт и стирку 3500 комплектов…"

Фронтовые хозяйки были на посту, и их материнская забота стала во сто крат дороже бойцам. Ведь они знали, что творится в городе.

Из разрушенного Севастополя фронт получал очередные партии гранат и мин, новенькие минометы, свежий хлеб, белье, выстиранное в подвалах, когда там удавалось запастись водой.

А с фашистских самолетов сыпались на наши позиции вместе с бомбами бесчисленные листовки. В них говорилось, что Севастополь "снесен с лица земли", что он "пуст и мертв" и "защищать там больше некого".

Не знаю, в ответ ли на эти немецкие листовки, падавшие и в городе, или просто от желания порадовать фронтовиков перед боями, было сделано то, о чем рассказал приехавший на КП из войск член Военного совета Иван Филиппович Чухнов:

— В бригаде Горпищенко всё, как вчера, потерь почти нет. Только все оглушенные, охрипшие: часто грохочет кругом так, что едва слышат друг друга. А в блиндажах стоят в орудийных гильзах роскошные розы. Потрогал, понюхалнастоящие. Говорят, прямо с Приморского бульвара! Оказывается, городские комсомолки решили срезать, пока целы, и послать бойцам. У Горпищенко связь с городом — как ни у кого, вот ему и привезли ночью с боеприпасами… О таком вообще-то стихи писать надо, товарищи!

У дивизионного комиссара Чухнова была в душе поэтическая струнка. Она давала о себе знать и в самой трудной обстановке.