Анна Тимофеева-Егорова - Я — «Берёза». Как слышите меня?..

— Встать! — я и вскочила с того стула.

А дальше посыпалось:

— Где взяла ордена и партбилет?

— Почему сдалась в плен?

— Какое было задание?

— Кто давал задание?

— Где родилась?

— С кем должна выйти на связь?..

Эти и другие вопросы майор задавал мне по очереди или вперемешку почти до самого утра. Что бы я не говорила, он кричал: «Лжешь, немецкая овчарка!..»

Много ночей было одно и тоже. В туалет водили под конвоем. Есть приносили раз в сутки сюда же, в караулку — на топчан. Оскорбляли всякими нецензурными словами…

Мое имя было забыто. Я была «фашистская овчарка».

Вспоминаю, как после войны я впервые рассказывала о моем пребывании в «Смерш» нашему бывшему командиру полка Петру Кареву. Я говорила тогда и плакала почти до истерики, а он как закричит:

— А что ты? Что же ты не напомнила ему хотя бы тот случай, когда тебя в сорок первом посылали на беззащитном У-2 на разведку? Когда ты, Аня Егорова, в сорок втором на том же У-2 была сбита и подожжена фашистскими истребителями, обгорела, но приказ войскам доставила. То ли было! Через то ли прошла! Брали Новосибирск, Ковель, Луцк, Варшаву… Почему же ты, летчик-штурмовик, ему, подлецу, тыловику, ничего не бросила в морду?!… — Карев гневно рубанул по воздуху рукой и предложил: — Давай выпьем, Аня Егорова, по сто граммов наших, фронтовых!..

Да… Так вот продолжу свои «хождения по мукам», на десятые сутки пребывания в «Смерше» мое терпение лопнуло. Я встала с топчана и молча направилась к выходу, а там по широкой лестнице прямо на второй этаж к тому майору.

— Стой б… ! Стрелять буду! — тонко так намекнул мне охранник и бросился в мою сторону. Но я продолжала подниматься по лестнице почти бегом. Откуда только силы-то взялись?.. Кажется, в восемнадцатом веке англичанин Джон Брамден заметил: «Бойтесь гнева терпеливого человека». Верно заметил…

Я быстро открыла дверь и с порога закричала — или мне это только показалось, что я кричала:

— Когда прекратите издеваться?.. Убейте меня, но издеваться не позволю!..

Очнулась. Лежу на полу на ковре. Рядом стоит стакан с водой. В комнате никого нет. Я тихонько поднялась, выпила водички и села на диван, стоявший у дальней стены. Потом дверь открылась вошел майор Федоров. Я уже знала его фамилию.

— Успокоились? — спросил меня вежливо.

Я промолчала.

— Вот дней девять тому назад вас разыскивали бывшие пленные Кюстринского лагеря «ЗЦ» — врачи. Они написали все, что о вас знают. Как вы попали в плен, как вели себя и как они лечили вас. Просили вас отпустить с ними вместе на проверку в лагерь в Ландсберг, но мы тогда не могли этого сделать. Уж очень подозрительно — в таком аду сохранить ордена и — больше того — партийный билет!.. Короче, мы вас отпускаем. Проверили. Если хотите, оставайтесь у нас работать…

— Нет, нет, — поторопилась сказать я. — Хочу в свой полк. Он где-то здесь воюет на этом направлении…

— Можете идти, куда хотите, — отрезал майор.

— А как же я пойду без справки? Меня тут же заберут и обратно куда-нибудь — упрячут…

— Справок мы не даем! Если хотите в свой полк, то советую выйти к контрольному пункту на дорогу и попросить, чтобы вас подвезли, куда следует.

— Вы издевались надо мной, майор, а теперь смеетесь! Вы видите: идти я почти не могу и кто меня посадит на машину без документов? Дайте мне справку и довезите до КП — Христом Богом прошу!

Майор смилостивился, дал мне справку, мол, такая-то прошла проверку. Потом он приказал довезти меня на повозке до контрольного пункта. Там подсказали, где находится штаб 16-й воздушной армии и посадили на попутную машину.

В отделе кадров армии меня сразу же определили в армейский «Смерш».

— Будем делать запрос в 34-й стрелковый корпус 5-ой ударной армии, где вы проходили проверку, — сказали и отвели жилье — комнату со всеми удобствами и питанием в офицерской столовой. Жена начальника «Смерш» принесла мне журналы, книги — читай себе, почитывай…

Приходили какие-то женщины, офицеры штаба армии, летчики… Поздравляли меня с возвращением с того света, что-то дарили. У меня уже скопилась целая куча каких-то вещей, и кто-то, помню, пошутил:

— Вот вы, товарищ Егорова, в аду побывали, теперь вам рай уготован…

А однажды пожаловал капитан Цехоня. К сожалению, я не помню ни имени его, ни отчества. А вот доброту его во век не забуду! До штабной работы в 16-й воздушной армии он служил в нашем 805-ом штурмовом авиаполку адъютантом 3-ей эскадрильи. Была такая должность, теперь — начальник штаба эскадрильи. Будучи замкомэска 3-ей эскадрильи, я его часто ругала за всякие «мелочи», хотя говорят, что в авиации мелочей нет. Цехоня не сердился на меня, или делал вид, что не сердится, но ошибок не повторял. И вот теперь пришел навестить меня, узнав, что я нашлась, живая. Он принес мне в дар какие-то красивые платья и сказал:

— Собрал посылку жене, а вот узнал, что ты жива, принес тебе…

— Зачем мне платья? — настороженно спросила я. — Наверное, мне дадут вещевики гимнастерку с юбкой?..

— Тебе лечиться надо, Анночка, — ласково сказал Цехоня, — и начал искать по карманам носовой платок…

В полку мое письмо получили. Сообщили в дивизию, мол, жива и находится на нашем участке фронта. Командир дивизии полковник В.А.Тимофеев приказал тогда замполиту нашего полка Д.П.Швидкому срочно снарядить «экспедицию» на поиски меня. И вот наша встреча в отделе кадров 16-й воздушной армии.

… Я сидела на скамеечке, ожидая вызова. Рядом со мной лежал костыль, помогающий передвигаться, соломенная сумочка с эмблемой ВВС и моими инициалами — «А.Е». Эту сумочку мне сплели летчики узники Кюстринского лагеря (сейчас она хранится в Центральном музее Вооруженных Сил РФ). Швидкий увидел меня первым. Выскочив из машины, с раскинутыми в стороны руками он бросился ко мне. А я что-то не сразу узнала его: небольшого роста, в меховом комбинезоне и унтах, на голове шапка-ушанка — ну, как медвежонок.

Фамилия Швидкий очень соответствовала характеру Дмитрия Поликарповича. Он быстро поцеловал меня, всхлипнул носом и побежал оформлять мои документы — с тем, чтобы сразу же увезти меня в полк.

Подошла и группа автоматчиков, сопровождавших замполита. Они шумно здоровались со мной, наперебой рассказывали новости полка, и только один стоял в стороне и, не скрывая своего горя, плакал, повторяя: «А Дуся погибла…». Я внимательно посмотрела на плачущего и узнала в нем воздушного стрелка Сережу, о котором так печалилась Дуся. Она и бомбы противотанковые укладывала в свою кабину — в последнем вылете, — чтобы мстить за Сережу…

Письмо от меня в те дни получила и моя мама — его отослали из лагеря танкисты, освободившие нас. Получила, прочитала несколько раз, перекрестилась и решила, что сходит с ума. Ведь была похоронка, была назначена пенсия вместо аттестата, была верная гадалка и, наконец, были отпевание в церкви и запись в поминальнике за упокой души воина Анны… Схожу с ума, окончательно решила мама, еще раз перекрестилась и направилась к соседке. Там, протягивая письмо ее сыну, стала просить: