Анна Тимофеева-Егорова - Я — «Берёза». Как слышите меня?..

— Толюшка, почитай! Что-то мне мерещится…

Оказывается, когда маме принесли похоронную на меня, она от горя слегла, но в гибель мою верить не хотела. Кто-то из деревенских ей доверительно сказал, что есть очень верная гадалка, которая дорого берет, но гадает только правду и только правду. Предупредили, что за гадание гадалка берет дорого. Мама собрала вещички, кое-какие деньги и написала записку старшей дочери в Кувшиново, где та работала и жила с семьей: «Манюшка! Ты мне очень нужна на сутки, отпросись на работе и приходи с ночевкой».

Мария с трудом отпросилась на работе, пришла в Володово затемно.

— Сходи, дочушка, в Спас-Ясиновичи. Уж последняя надежда на гадалку. Что скажет она, тому и быть.

И Мария утром чуть свет отправилась — тридцать километров туда, да столько же обратно — пешком. Надо успеть за день, завтра на работу в утреннюю смену. Дочь выполнила наказ матери. А гадалка нагадала, что меня нет в живых. Видимо, мало заплатили. Вообще-то это редкий случай, чтобы гадалка плохо нагадала, не вселила человеку надежду. И сестра — вместо того, чтобы поддержать мать святой ложью — сказала гадалкину «правду». У нас в семье была такая заповедь — матери говорить только правду, какая бы она ни была.

После такого сообщения мама опять тяжело заболела. А тут еще, как на грех, Калининский облвоенкомат вместо аттестата, по которому мама получала деньги от меня, назначил пенсию. Вера в то, что я жива, была начисто разбита.

Позже, лет пять спустя после войны, меня повесткой вызвали в Ногинский райвоенкомат — по месту жительства — и дали под расписку прочесть исполнительный лист Калининского облвоенкомата, в котором требовали с меня вернуть долг в сумме трех тысяч рублей за пенсию, якобы незаконно выплачиваемую моей матери в течение пяти месяцев. В случае неуплаты, грозились дело передать в суд…

— Я не буду платить, — сказала я тогда майору — начальнику 1-го отдела военкомата. — Никто не просил назначать моей матери пенсию вместо аттестата. А впрочем, пусть Калининский областной военкомат взыщет с ВВС не выплаченное мне вознаграждение за успешно совершенные мной боевые вылеты, — пришла мне в голову такая мысль:- из нее возьмите себе, сколько надо, а остальное вышлите по моему домашнему адресу.

— Пишите докладную! — сказал майор.

Я написала. Но до сих пор — полвека прошло! — ни ответа, ни привета…

Проболев более месяца, мама с трудом дошла до церкви и договорилась с священником отпеть меня и отслужить по православному молебен за упокой души. Кстати, поминальник — книжечка такая с крестом на обложке, в которой записи о здравии и отдельно за упокой — хранится у меня в письменном столе до сих пор. В графе за упокой записано «Воин Анна», а потом — сердито так! — вычеркнуто другими чернилами маминой рукой…

После «похорон» были поминки. Собрались старушки, молодежи в деревне совсем не было. Об этих поминках мне потом расскажет тетушка Анисья — мамина родная сестра. Удивительная личность. Если мама была строгая, правдивая во всем, то тетушка — озорная, веселая такая балагурка. Две родных сестры, но как два полюса. Тетя с двенадцати лет работала на Кувшиновской бумажной фабрике сшивала тетради. Вышла замуж за балтийского моряка, своего земляка. Он погиб в Кронштадском вооруженном восстании. В нынешнюю перестройку Указом президента восставших против большевиков кронштадцев реабилитировали. А у тетушки, Анисьи Васильевны Шеробаевой, остался от него увеличенный портрет бравого моряка, да двое детишек — Коля и Паня, которых пришлось поднимать одной. С годами боль утраты стала проходить и Анисья вновь обрела свой веселый характер.

После всех моих бед я, наконец, приехала к маме в деревню Володово. Мы сидели в обнимку с тетушкой за столом, покрытым праздничной домотканной белой скатертью с кистями. На столе кипел самовар, начищенный кирпичом до сверкания, близкого, как мне в детстве казалось, к золоту. Этот самовар был средний. Почему средний? Да у нас дома было три самовара, подаренных священником Гавриилом — маминым родным дядей, братом моей бабушки Анны. Первый самовар был большой — ведро воды в него входило. Средний полведра, а самый маленький — на пять стаканов. Его мама рано утром быстренько кипятила и, первым делом, пила из него чай. Большой самовар разжигался углями заранее — это когда вся семья была в сборе. Особенно хорошо было в доме по субботам. Топили баню, и вначале, в самый жар, мылись мужики, а потом — уже женщины. После бани пили чай до пота. На столе стояли блюда с брусникой моченой, клюквой, черникой…

У нас в доме было много художественной литературы. Откуда в глухой деревеньке много книг? Да все тот же священник Гавриил приносил нам, детям, в дар, и книг скопилось порядочно. Он много нам рассказывал из истории, географии, знал много стихов. Помню, отец Гавриил всегда советовал, что надо прочитать. А теперь вот, в 1945 году, когда мы с тетушкой сидели за праздничным столом в честь моего воскрешения из мертвых, в очередной раз, когда мама переступила порог из кухни, неся тарелки со снедью, тетушка громко, чтобы мама слышала, объявила:

— А теперь, племяннушка, я тебе расскажу, как твоя матушка справляла по тебе поминки. Не буду врать, — начинала тетя. — На столе было много еды, стояли рюмочки, и вот она достала из шкафчика графин, налила нам по рюмочке, а графинчик-то опять в шкаф, да ключик-то в нем и повернула на «заперто».

— Уж неправда твоя, неправда, Анисушка! — взмолилась мама.

А тетя Анисья, подмигнув мне, продолжала:

— Как неправда? — Правда, чистой воды правда.

Мама сокрушалась, не поняв очередной тетиной шутки, а тетя продолжала балагурить, и так радостно, так тепло было у меня на душе после пережитого, что передать все — и слов-то не найду…

Вот еще один эпизод из той давней поры. Значит, когда мама получила от меня весточку и у соседей убедилась, что она не сошла с ума — что ее младшая дочь Анютка жива! — на радостях надела она свою праздничную одежду и направилась в райвоенкомат.

Позже военком вспоминал этот визит:

— Заходит старушка, возбужденная такая — и прямо ко мне. «Сынок, говорит, — сними ты с меня эту проклятую пенсию!» Я стал расспрашивать старушку — как ее фамилия, кто такая, за кого пенсию получает, а она твердит одно и тоже: сними пенсию, да и только. Наконец разобрался, что к чему, усадил, напоил чаем — и, успокоенная, она ушла…

Майор Д.П.Швидкий, когда нашел меня в штабе 16-й воздушной армии, передал мне письмо. Оно начиналось несколько необычно:

Дорогая Аннушка!

Я очень болен, пишу лежа, но я испытываю радость, когда пишу вам.

Когда мы вас потеряли, я долгое время не мог прийти в себя от горя. Вам непонятно это чувство? Я сам его неясно понимаю, но твердо знаю, что вы мне очень дороги. Возможно, не время об этом писать, ведь вам сейчас не до этого. Я делаю для вас все, что я могу, и даже немного больше. Будьте хладнокровнее, но настойчивее. Я надеюсь, что майор Швидкий привезет вас в полк! Прошу, прежде всего, заехать ко мне, иначе вы меня обидите.