Раиса Аронова - Ночные ведьмы

- А ты помнишь одного немца-джентльмена из тех пленных? - спрашивает Руфа.

- Джентльмена? - удивляюсь. - Какого?

- Значит, не видела. В тот же день к вечеру привезли бомбы для ночной работы, и девушки-вооруженцы стали разгружать их с машины. Пленные сидели неподалеку. И вот один из них встал, - высокий такой, крепкий, младший чин какой-то, - подошел к нашей девушке и, легонько отстранив ее, начал сам сгружать. Девчонки сначала удивились, а потом махнули рукой: пусть поработает, зря, что ли, кашей его кормили. Почти всю машину один разгрузил.

- Интересно, - размышляет Леша, - что побудило пленного к такому поступку? Ведь он знал, что бомбы предназначены для удара по его соплеменникам.

- Вероятно, он захотел внести свою лепту в дело приближения мира. А может, сказалась сила привычки - помогать женщине. Хорошая мужская привычка, ее приятно наблюдать даже у врага.

- Мне кажется, что тот парень был не враг. Насильно мобилизованный.

- Может быть...

- Ну, девочки, - говорит Леша, - вы, кажется, все рассказали о Новосадах. Остается только найти и взглянуть на них.

- Нет, еще не все. Кое-что не успели.

Приехали в Кореличи. Красивый поселок, живописная местность. Дома аккуратные, городского типа. В горпоссовете застали только одного секретаря партбюро, да и тот спешил по делам.

- Есть такая деревня недалеко от Валевки, - обнадеживающе заверил он. А ваше предположение, что Новое Село - те же Новосады, отпадает. Немцы сожгли Село вместе с жителями за то, что оно было партизанским.

Не теряя времени, едем в указанном направлении.

А в ушах еще звучит: "...сожгли вместе с жителями". Какое жуткое зрелище... Горит целое село, из запертого полыхающего амбара несутся душераздирающие крики детей, женщин. Черный дым поднимается к небу... Некоторые еще верят, что там, на небе, есть бог. Неужели он может безучастно наблюдать этот ужасающий костер из человеческих жизней? Боже, покарай каннибалов, если ты справедлив! Господи, спаси невинных детей - ты же всемогущий!.. Сгорело Село, сгорели люди... Какой же ты бог, равнодушный, немощный старик?..

Ну вот, наконец-то сейчас будем в Новосадах. Может, встретим там прежних знакомых? Диму, например. В сорок четвертом он был мальчишкой, но я узнала бы его по глазам - тогда они перевернули во мне всю душу. А тихие слова и сейчас слышу: "Батьку убили, а мамку с сестренкой угнали в неметчину"... Вернулись ли они оттуда?

Еще издали завидев деревню, понимаю, что едем напрасно.

- Нет, это не наши Новосады, - разочарованно произносит Руфа.

- Да, "типичное не то", как говорится, - соглашаюсь с ней.

Остановились у околицы. Нет ни реки, ни широкой улицы. Несколько домиков разбросаны в беспорядке по холмистому месту.

- Поворачивай назад, - без дальнейшего промедления просим Лешу.

На обратном пути в селе Валевка задержались около группы рабочих, ремонтировавших дорогу. Поделились с ними своей бедой, спросили, не знают ли они еще одних Новосад на Немане. Чтобы не вызывать никаких сомнений нашими расспросами, коротко рассказали, кто мы, и подтвердили свои личности документами. Мужчины - здесь были и пожилые, с бородами, и молодые парни очень заинтересовались нашим рассказом. Видно было, что они от души хотели помочь нам. Старательно перебирали в памяти названия всех известных им в этой округе деревень, спорили между собой. Но что поделаешь, если нет здесь больше Новосад!

- Я видел девушек-летчиц во время войны, - говорит вдруг один из рабочих. - Здесь, в Белоруссии, летом сорок четвертого года.

Со вновь вспыхнувшей надеждой обращаемся к нему. Туркевич Александр Михайлович был партизаном. Без каких-либо наводящих вопросов он охотно выложил нам все, что запечатлелось ему о той короткой встрече с женским авиационным полком. Его особенно поразило, как маленькие двукрылые самолетики, легко коснувшись земли, почти сразу же останавливались и "подъезжали" прямо к домам, становились хвостом к забору.

- Вы хоть и мужскую форму носили, но она очень ловко сидела на вас. Только сапоги великоваты были, - припомнил Александр Михайлович даже такой штрих.

- Но где это было? В каком месте вы с нами встречались?

- Не помню... - разводит руками бывший партизан. - Двадцать лет ведь прошло.

Потом, спохватившись, говорит:

- Вы поезжайте в Кореличи, отыщите там в горпоссовете Железняковича Павла Арсеньевича. Он в войну был комиссаром партизанского отряда. Может быть, подскажет вам.

Пыльная "Волга" опять остановилась у здания Кореличского местного Совета. Постучались в единственную незапертую дверь.

- Пожалуйста, войдите!

Навстречу нам из-за стола поднялся высокий, крепко сложенный человек. На груди целый ряд орденских ленточек. Мужчину еще не хочется назвать пожилым, и в то же время чувствуется по каким-то неуловимым признакам, что 1917 год застал егр не в люльке.

- Вы Железнякович? - почему-то догадываемся мы.

- Он самый, - протягивая руку, отвечает Павел Арсеньевич.

Внимательно выслушав рассказ о поиске Новосад, Железнякович на минуту задумался. Потом не спеша, но убежденно произнес:

- Тут какое-то недоразумение. Либо вы ищете не в том районе, либо село называется иначе.

Мы окончательно пали духом. Да-а... Надоело, видно, удаче ездить с нами. Бросила на произвол судьбы...

Впрочем, можно ли в данном случае говорить о произволе этой не всегда милостивой особы? Ведь если бы мы не потеряли Новосад, то не нашли бы Железняковича. Знакомство же с ним вознаградило нас за потерю.

Павел Арсеньевич Железнякович - коренной житель здешних мест. Примечательно, что своей биографией он будто намеренно обобщил наиболее характерные и лучшие качества белорусского народа. С такими людьми нередко встречаешься на страницах книг, на экранах кино. "Типичный образ", - говорят о них. И все-таки, когда случайно вдруг сталкиваешься с ними в жизни, ощущаешь их рукопожатие, слушаешь их, то почему-то всегда немного удивляешься: "И в самом деле есть такие?"

До 1939 года Железнякович успел отсидеть 13 лет в тюрьмах панской Польши, как "особо опасный политический преступник", осужденный на пожизненное заключение. Революционную теорию начал изучать еще 15-летним подростком с романа Горького "Мать", а потом доучивался в тюрьмах на "Капитале" Маркса, Осенью 1939 года польское правительство, убегая от надвигающейся немецкой фашистской армии, забыло прихватить с собой ключи от Равицкой тюрьмы. Друзья открыли дверь камеры - последней тюремной камеры в жизни Павла Железняковича.

Потом был незабываемый, счастливый день в его жизни - встреча с советскими людьми на Буге, с солдатами Красной Армии. И как чудесный сон, в который трудно поверить, - возвращение в родное село Еремичи на Немане. После неожиданного отдыха в постели для больного (расплата за тюремный холод и голод) Железнякович как одержимый уходит в работу. Западная Беларусь начинала жить по-новому. Крестьяне создавали первые колхозы, распахивали панские земли, строили дома, школы. В начале лета 1941 года секретарю Мирского райисполкома Павлу Арсеньевичу Железняковичу хлопот поприбавилось ожидался хороший урожай, нужно было подготовиться к уборке. Но военная буря уничтожила урожай на корню, а Железняковича отбросила в глубь страны, в Орск, где строились новые корпуса для эвакуированного с запада завода. Хотя Павел Арсеньевич понимал, что он не лишний и в тылу, все же душой рвался туда, где мужчинам дают в руки автомат, а не лопату. Не раз слал просьбы в Москву. В мае 1942 года получил наконец телеграмму: "Явиться в распоряжение ЦК Компартии Белоруссии".