Александр Панцов - Мао Цзэдун

В Постоянный комитет Миф заочно включил хорошо знакомого нам Чжан Готао, проработавшего с ним в Москве к тому времени более двух с половиной лет и давно уже выступавшего против лилисаневского курса. (Он вернется в Китай только в 20-х числах января.) Запятнавшего же себя на сентябрьском пленуме «соглашательством» с Ли Лисанем Цюй Цюбо вывел из этого высшего органа. Удалил он Цюя и из Политбюро — наряду с самим Ли Лисанем. (Их обоих он, правда, оставил членами Центрального комитета.)

Через несколько дней после пленума Миф сделал еще один шаг: наперекор всем мыслимым нормам ввел Чэнь Шаоюя в состав Постоянного комитета, поставив его, таким образом, в один ряд с Сян Чжунфа, Чжоу Эньлаем и Чжан Готао. А в марте 1931 года по его требованию была проведена перестройка и руководящих органов китайского комсомола. Секретарем ЦК КСМК стал Бо Гу.

Мифовская «революция» имела далеко не благоприятные последствия для КПК. Его наиболее доверенные лица, Чэнь Шаоюй и Бо Гу, привели с собой в руководящие органы партии и комсомола большое число бывших студентов советских интернациональных вузов. Связывало этих людей московское прошлое. Прежде всего — совместный опыт, полученный в СССР в ходе борьбы с троцкизмом, в которой все они принимали активное участие. Костяк группы составляли «28 большевиков» (так гордо сами себя называли 28 выпускников КУТК, объединившихся в особую фракцию). Среди них особенно выделялся широколобый и коренастый Чэнь Шаоюй, бывший по характеру удивительно под стать Мифу: такой же напористый, волевой и бескомпромиссный. Поразительно способный к иностранным языкам, Чэнь вскоре после зачисления в УТК в конце ноября 1925 года сносно и быстро — всего за несколько месяцев — овладел русским. Именно это стало его козырной картой. В то время как остальные студенты с трудом складывали буквы кириллицы в странно звучавшие слова, Чэнь стал своим в среде преподавателей университета, не владевших китайским языком. Несмотря на свою молодость (он родился в 1906 году), а также на небольшой партийный стаж (вступил в комсомол в сентябре 1925 года, а членом партии стал в 1926-м), Чэнь сделался ассистентом и переводчиком Мифа, читавшего в университете курс ленинизма. И тот в сентябре 1926 года продвинул его на должность председателя студенческой коммуны, а затем в конце того же года вместе с секретарем парторганизации УТК Григорием Ивановичем Игнатовым привлек к активной борьбе с троцкизмом 8. В конце концов с помощью Мифа Чэнь и его единомышленники смогли подчинить своей власти студенческую массу КУТК, запугав или вытеснив из университета наиболее опасных оппонентов.

В 1929 году Чэнь уехал в Китай. Вместе со своей женой Мэн Циншу (училась в КУТК под псевдонимом Роза Владимировна Осетрова) он обосновался в Шанхае, где получил назначение на низовую работу. Долго он оставался в тени, и тут ему так повезло! Прибывший в Китай Миф решил опираться именно на него и других выпускников КУТК. Разумеется, старые кадры были этим весьма недовольны, но большинство предпочло промолчать. Правда, нашлись и такие, кто выразил недовольство. Двадцатичетырехлетний секретарь партячейки Всекитайской федерации профсоюзов Ван Кэцюань стал даже говорить об образовании в КПК некоей фракции «CSS» — «China Stalin's Section» (то есть группы «Сталина в Китае», или иначе «китайских сталинистов») 9. И это несмотря на то, что его самого на январском пленуме кооптировали кандидатом в члены Политбюро. Резко непримиримую позицию занял Ло Чжанлун, старый приятель Мао, выступивший против «CSS» 10. К «раскольникам» тут же применили организационные меры. «Старину Ло» — одного из первых китайских коммунистов — даже исключили из партии.

В результате в 1931 году власть Коминтерна над КПК достигла своего абсолюта. «После борьбы Ли Лисаня против Коминтерна и осуждения антикоминтерновской линии Ли Лисаня, — вспоминал Чжоу Эньлай, — каждое слово работников, посланных ИККИ, для китайских коммунистов представляло большой авторитет» 11.

О переменах в руководящих органах партии Мао узнал не сразу. Весть о сентябрьском пленуме дошла до него только в начале декабря 1930 года. О том же, что произошло на новом, январском, форуме, ему стало известно через две недели после его окончания. И только в марте 1931 года он получил сведения о том, что «товарища Ли» подвергли в Москве унизительным «проработкам».

Во всех этих событиях для Мао имелись свои «за» и «против». С одной стороны, Ли Лисаня он никогда не любил, так что сожалеть о его участи ему вроде бы было ни к чему [52]. Он помнил все обвинения, которые этот «халиф на час» бросал ему в течение последних месяцев. Не выходило из памяти требование оставить армию и приехать в Шанхай. Особенно свежо было воспоминание о последнем к нему послании Ли, написанном 15 июня 1930 года. По иронии судьбы пришло оно в советский район лишь в октябре, то есть тогда, когда Сталин отдавал своим подчиненным приказ отправить в Китай «Письмо о лилисаневщине». В этом своем послании Ли Лисань, упивавшийся тогда безграничной властью, позволял себе грубые выражения в отношении Мао. Ему, одному из старейших членов компартии, Ли бросал обвинения в «крестьянском менталитете», непонимании меняющейся политической ситуации, неспособности следовать указаниям ЦК.

Порадовали Мао известия о том, что на сентябрьском пленуме его самого ввели кандидатом в члены Политбюро, а на новом, январском, — переизбрали. Приятно было также узнать, что на том же сентябрьском пленуме в члены ЦК (правда, с совещательным голосом, но все-таки!) кооптировали преданного ему теперь Чжу Дэ.

Но знал ли Мао, что решения пленумов в отношении него были приняты под нажимом Москвы? Понимал ли, что именно в это время Сталин начал всерьез присматриваться к нему как к возможному в будущем вождю партии? Кто знает? Мог и догадываться. В политике он был не новичок.

А Москва в то время действительно начала активно способствовать его выдвижению. Уже с конца 1920-х годов сталинский Коминтерн стал поддерживать Мао Цзэдуна и даже периодически вставать на его защиту, когда кто-либо из руководящих деятелей КПК выступал против строптивого хунаньца. В своих донесениях в Центр Дальбюро вовсю расхваливало армию Чжу — Мао как «лучшую» во всех отношениях 12. Читая эту информацию и наблюдая за ростом советских районов, Сталин в июле 1930 года сделал вывод: в условиях Китая «создание боеспособной и политически выдержанной Красной армии… является первостепенной задачей, разрешение которой наверняка обеспечит мощное развитие революции» 13. Именно поэтому к Мао все более приковывалось внимание. В СССР даже началась кампания по его прославлению (пока еще наравне с Чжу Дэ). Вот что об «этих героях» писала в те дни советская печать: это «два коммуниста, два партизанских вождя, одно имя которых заставляет бледнеть от злобы, негодования, а еще чаще панического страха тысячи китайских именитых людей. Они известны и за пределами Китая» 14.