Александр Панцов - Мао Цзэдун

А вскоре, в конце августа, отдал приказ начать артиллерийский обстрел прибрежных островов Цзиньмэнь и Мацзу в Тайваньском проливе, находившихся в руках гоминьдановцев. Хрущев тут же предложил перебросить в помощь «китайским братьям» «дивизию самолетов», но Мао нервно дал понять, что такое предложение его «обидело». «Мы и сами можем решить свои проблемы», — объяснил он Хрущеву.

На самом же деле брать острова он не собирался. Военное присутствие Чан Кайши у берегов КНР было ему выгодно: оно должно было сплачивать китайский народ на борьбу за выполнение планов партии! Военная же акция имела целью одно: продемонстрировать всему миру, в том числе лидерам КПСС, боевой дух и возросшую мощь китайской армии [132].

Ничего не поняв из того, что произошло 267, Хрущев на всякий случай предупредил американского президента: если он захочет вмешаться в конфликт, руководство СССР будет рассматривать нападение на КНР как нападение на Советский Союз. При этом даже намекнул, что не остановится перед нанесением ядерного контрудара по «агрессору». О чем известил и Мао Цзэдуна [133], который на этот раз выразил ему «сердечную» благодарность 268.

Между тем в начале ноября 1958 года, столкнувшись с первыми экономическими трудностями, Мао дал команду снизить темпы «большого скачка». А затем в декабре добавил: «К чему спешка? Поскорее попасть к Марксу и услышать из его уст похвалу?» Теперь в 1959 году планировалось выплавить уже не 30, а 20 миллионов тонн стали (в мае же 1959 года этот показатель был снижен до 13 миллионов). Только зерна Мао по-прежнему хотел собрать очень много — не менее 525 миллионов тонн, то есть в два с половиной раза больше, чем в 1958 году 269.

На очередном пленуме ЦК КПК, состоявшемся в конце ноября — начале декабря 1958 года, он подал прошение об отставке с поста Председателя КНР. Как мы помним, желание уйти с должности президента появилось у него еще летом, и вот наконец он смог снять с себя эти обязанности. Ритуальный характер поста Председателя КНР давно раздражал его. На это место он рекомендовал Лю Шаоци, и пленум конечно же единодушно принял его предложение. Через несколько месяцев, в апреле 1959 года, отставка Мао и назначение Лю были официально утверждены китайским парламентом. Мао оставил за собой только главный пост — Председателя ЦК КПК 270.

В стране между тем назревала катастрофа. Возникли серьезные диспропорции в развитии народного хозяйства. С середины декабря 1958 года перебои с продовольствием стали ощущаться везде. Даже из чжуннаньхайской правительственной столовой исчезли мясные блюда. Во всех городах люди сутками стояли в очередях. В Пекине по карточкам на месяц можно было получить не больше 330 граммов арахисового масла (для партийных работников норма составляла 500 граммов) и, если особенно повезет, полкило мяса на человека. Норма риса составляла 14 кг. Сахара же выдавали всего по 500 граммов на семью из трех человек 271. В Аньхое, Ганьсу и Сычуани начался голод, который скоро охватил и другие провинции. По некоторым данным, голодало 25 миллионов человек 272. К весне 1959-го Мао наконец понял, что «большой скачок» не достиг своих целей. Гнев его не имел пределов. Во всех бедах он обвинил местные кадры, введшие его в заблуждение. «Как же много лжи! — негодовал он. — Если надавить сверху, снизу будет сочиться ложь» 273.

На заседаниях и совещаниях он теперь ругал партийцев за то, что те «заботятся не о быте народа, а только о производстве» 274. Однако отказываться от «народных коммун» не собирался. Просто хотел взять тайм-аут для того, чтобы в новом, 1959 году совершить еще больший «скачок».

В конце июня 1959 года Мао решил съездить к себе на родину, в Шаошаньчун. Он не был там тридцать два года. В глубине души он надеялся, что уж там-то от своих земляков узнает истинное положение дел. И не ошибся. За два дня он увидел и услышал такое, что, похоже, глубоко потрясло его. На могиле его родителей не было каменного надгробия, небольшой буддийский храм, где когда-то молилась его мать, был разрушен. «Это случилось после того, как в деревне организовали „народную коммуну“, — рассказывал лечащий врач Мао, сопровождавший его в поездке. — Кирпичи стен святилища пошли на строительство „доменной печи“, а все деревянные части храма были сожжены в топке этой же печи». Зайдя в гости к родственникам, Мао и здесь увидел разруху. В доме было шаром покати: ни утвари, ни глиняных печей. Он выслушал жалобы местных жителей, посмотрел на переплавленные в бесформенные куски металла кастрюли и чугунки, вздохнул и уехал. «Если вы не в состоянии насытиться в общественной столовой, то лучше ее закрыть, — сказал он напоследок. — Нечего зря переводить продукты… Если вам не удается получить хорошую сталь, то лучше тоже не тратить на это силы» 275.

Единственное чему он порадовался, так это видам на новый урожай. А потому перед отъездом сложил оптимистичные строфы:

Но все же радовался Мао преждевременно. Впереди всю страну да и его самого ждали новые испытания. Ничего не ведая об этом, он направился из Шаошани в Ухань, а оттуда на пароходе в город Цзюцзян (провинция Цзянси). Недалеко отсюда, в высокогорном курорте Лушань, он решил провести расширенное заседание Политбюро (совещание «святых», как он сам его в шутку называл 277).

Он прибыл в Лушань 1 июля и разместился в двухэтажной каменной вилле Мэйлу («Красивая хижина») в районе Гулинь (улица Хэдун, 180). Раньше этот дом принадлежал жене Чан Кайши, Сун Мэйлин, и супруги Чан очень любили здесь отдыхать. Над парадным входом можно было еще разобрать написанный рукой Чан Кайши иероглиф «мэй». К моменту приезда Мао его еще не успели как следует замазать — в отличие от иероглифа «лу». Мао побродил по окрестностям, с удовольствием поплавал в небольшом водоеме с прозрачной водой, полюбовался красивыми горами и, с наслаждением втянув в себя чистый воздух, неожиданно вспомнил о Хэ Цзычжэнь. Когда-то давным-давно в этой же провинции, только за много ли от Лушани, в таких же зеленых горах он встретил ее — молодую и гибкую, как стебель лотоса. И вот прошло уже более 30 лет. Как быстро они пробежали! Ему вдруг страстно захотелось вновь увидеть Цзычжэнь, но он сдержал себя и лишь через несколько дней поручил жене охранника съездить за ней и привезти ее в Лушань.

Цзян Цин находилась тогда в Пекине, и с ней у Мао давно уже, года четыре, были сугубо формальные отношения. Каждый жил своей жизнью и не досаждал другому. Прежняя привязанность к некогда любимой жене прошла, осталась привычка. А возможно, еще и потребность иметь при себе преданного человека, каковым Цзян Цин, безусловно, была. Цзян, правда, много времени занималась своим здоровьем, по нескольку месяцев в году проводя на курортах Куньмина (столицы юго-западной провинции Юньнань), Циндао или Кантона. Она действительно одно время была серьезно больна: в конце 1956 года у нее обнаружили рак. Она вновь лечилась в Советском Союзе, а затем и в Китае и в конце концов пересилила болезнь. Но все пережитое сильно сказалось на ее характере: она стала раздражительной и нервной. То и дело скандалила с докторами, медсестрами и охранниками и говорить могла в основном лишь о своих болезнях 278.