Борис Абакумов - Неизвестная война. В небе Северной Кореи

Была вторая половина марта 1952 года, точнее 14 число. В тех местах снег уже стаял и стояли тёплые весенние дни. Ночной поезд плавно отошел от перрона, и мы покинули этот тревожный затемненный город. Тихо постукивали колеса на стыках рельсов. Спать не хотелось. Душа рвалась на Родину, в её ласковые объятия. Я и Виктор Иванович сидели притихшие, каждый думал о своем после столь напряженного дня перед отъездом. Многие товарищи при расставании с нами просили передать своим женам и детям весточку о себе и небольшие подарки. Мы не отказывались и так перегрузились, что заложили ими почти всё купе. Виктор Иванович, знавший толк в таможенных вопросах очень нервничал, что с этими подарками ещё придется много пострадать, пока их доставим по назначению, но отказаться от весточки друзей на Родину мы не могли. На всякий случай договорились, что они будто бы подарены мне, как раненому: может, на станции Отпор помилосердствуют и отпустят нас без досмотра. Но не тут-то было, таможенники были неумолимы, и пришлось за некоторые вещи выплачивать нам таможенную пошлину, а некоторые вещи были просто конфискованы. Так мне было неудобно смотреть на эту унизительную процедуру, что я не выдержал и вышел на улицу. Всё же кое-что удалось нам доставить по назначению и принести минуты радости людям. Виктор Иванович был доволен, и мне казалось, что он был даже счастлив.

В Мукдене мы пересели: на поезд, идущей к границе на станцию Маньчжурия, и через сутки мы были на месте. Станция Отпор была верна себе своей суетой будней, но только на ней прибавилось здание «Интуриста» и ещё несколько построек, но людей стало ещё больше. Таможенные формальности наконец были закончены, и мы, возбужденные и усталые, разместились в отдельном купе нашего экспресса «Москва–Маньчжурия». Какое же это было полное чувство одухотворенности! Грудь раздавало изнутри, но гипсовый корсет ограничивал её от разрыва чувств. В голове шумело с непривычки от двух стаканов выпитого рижского пива, любезно доставленного Виктором Ивановичем из буфета. Душа наполнялась покоем за хорошо проделанную работу и, хотя печальное для меня, её окончание. Настроение было приятное!

Поезд тронулся так мягко и незаметно, что первый момент этого движения мы не ощутили. Шли обычные дни «колёсной» жизни. То ли Виктор Иванович предупредил проводников и начальника поезда, то ли они сами догадывались о нашей миссии, но к нам в купе никого не подсаживали. Когда требовалась перевязка моей кости руки, то давалось сообщение на следующую станцию и к нам в купе на остановке поезда приходила медсестра и делала перевязку. Любопытства у нее и сопровождающих её лиц било «через край». Кто, откуда и почему? — были дежурными вопросами. Приходилось что-то говорить об аварийной обстановке при полете, в которую я попал что-то вроде этого. Конспирация наша, конечно, попадала под сомнение: выдавала военная форма и пулевое ранение кисти, остального, за, гипсом не было видно.

…Приближалось родное Подмосковье с его заснеженными лесами. Поезд утром прибыл на Ярославский вокзал Москвы. На перроне было много встречающих и среди них были наши жены, родные, друзья, оповещенные нашей телеграммой о дне прибытия. Меня без вещей пропустили вперёд, и я увидел в окно ищуще-растерянный родной взгляд моей жены Аллочки, которая старалась рассмотреть меня в темноте вагона. И вдруг наши взгляды встретились! Лицо её озарилось каким-то внутренним светом радости, вся она затрепетала и быстро замахала руками. Её волнение перевилось мне, и я на миг забыл о своем увечье, душу наполнил неописуемый восторг встречи! С Виктором Ивановичем происходило то же самое, он прильнул к окну вагона и жестами вел какую-то немую беседу с бегущими за вагоном близкими ему людьми. Поезд, наконец, плавно остановился, и я вышел из вагона и попал в нежные родные объятия. Взгляд Аллочки на мгновение задержался на моей закутанной и торчащей локтем в сторону руке, по лицу пробежала тень тревоги и смятения, но в следующее мгновение лицо её опять сияло счастливой улыбкой. Она прижималась ко мне, такая притихшая, хрупкая и немного озябшая от долгого ожидания поезда.

Как только хватило у неё мужества, оставшись с двумя малолетними детьми в плохо знакомом ещё ей военном городке, писать письма, полные душевной теплоты и спокойствия, хотя за этот период разлуки было много сложных жизненных ситуаций, которые приходилось решать ей только самой. А она была ещё, по сути дела, девочкой с Кубани и не имела умудренного жизнью опыта, как жена Виктора Ивановича, Зинаида Федоровна, строгая и душевно внимательная женщина, еле сдерживающая слезы радости при встрече с мужем. Она что-то говорила ему приятное, от чего он добродушно улыбался, обнимая её.

Потом мы познакомились ближе с этим очень симпатичным и милым семейством Васюковых, и вот уже долгие годы мы всегда встречаемся с ними в наш авиационный праздник, хотя территориально и находимся в разных местах. Все же это хорошая традиция поддерживать дружбу с хорошими людьми.

Пассажиры поезда и встречающие, молча с тревожно-любопытным взглядом проходили мимо нашей группы, стоящей на перроне и оживленно обменивавшейся эмоциями в первые минуты встречи.

Наконец, все двинулись к выходу, ещё оглушенные переживаниями, но вступающими уже в новую жизнь! Чёрные ЗИМы–такси приятно манили своими комфортабельными салонами. Мы взяли два ЗИМа, в которых удобно разместились почти все с вещами и помчались за город по зимним улицам деловито-суетливой Москвы. Широкая, очищенная от снега, лента Минского шоссе неслась нам навстречу с довольно большой скоростью. В уютных салонах шла спокойная деловитая беседа о прожитом в разлуке времени, о детях, товарищах и знакомых. Вскоре показались ворота военного городка, которые гостеприимно распахнулись на удивление нам… И мы дома! Мои ребятишки с любопытным испугом смотрели на меня. Они ещё не видели такого папы: с рукой, торчащей согнутым локтем в сторону и в реглане через плечо. Первым признал отца Олежка — мой старший сын, а дочка Леночка долго присматривалась ко мне, все ходила «хороводом» около меня, но в конце концов её «гордость» уступила и она залезла ко мне на колени, ревниво отталкивая своего братика.

Весть о нашем приезде быстро облетела гарнизон. К нам домой приходили друзья, сослуживцы, приходили группами и в одиночку. Мы всем были рады, соскучились по общению с отзывчивыми добрыми людьми. В предписании у Виктора Ивановича было указано — доставить меня сразу в Центральный авиагоспиталь, но длительность разлуки с семьей давала моральное право побыть несколько дней дома, под амбулаторным наблюдением. Виктор Иванович так и поступил, на этот раз он также не изменил своей доброй человеческой душе.